Мама джан - [8]

Прозрачная…

Прохожие замедляли шаги около Рины. Выкладывали деньги на гитарный чехол. Многие, остановившись, так и не уходили. Ашот шаром прикатился от палатки, оставив ее на своих женщин. Оленька присела на одно колено и влюбленными глазами пялилась на Рину. Даже с кичливых кавказцев слетела всегда тщательно поддерживаемая напыщенность, они, позабыв думать, как выглядят со стороны, без малейшей рисовки слушали Рину и смотрелись при этом как обыкновенные лохи.

Рина кончила петь. Площадь взорвалась аплодисментами, вспугнув голубей. Рина смутилась, не знала, куда деваться.

Ваграм, опомнившись, принял привычную горделивую осанку и очень громко произнес: «Вах!..» Ашот оценивающе цокал языком, мол, высокий класс.

Шоник между тем собрал с чехла деньги и шустро пересчитал. Глаза у него стали больше пятирублевой юбилейной монеты. Он подскочил к Кабану:

– Слышь… да она триста семьдесят рэ сделала, бля!.. За один, бля, номер…

Кавказец взял Кабана за локоть.

– Кто это?

– Рина… Она с нами… Новенькая…

– Значит так, Кобан! – громко, чтобы все вокруг слышали, сказал Ваграм. – Передай всем… Кто к этой девочке протянет руки – от нас патом протянет ноги… и… следи за ней… Понял?

– А то нет… Конечно… Всем передам, Ваграм.

Кавказец прошествовал к Рине.

– Умница… Прямо сюда попала, – он приложил ладонь к груди. Потом вытащил из кармана зеленую купюру. Держал ее так, чтобы всем было видно, что это пятьдесят баксов. Вручил Рине. – Это тебе! От меня… Ты их честно заработала.

Пятерка так же внезапно удалилась, как и появилась.

Ашот протиснулся к Рине, чмокнул в одну щеку, в другую – и пылко произнес:

– Не зря у тебя такое рэдкое имя! Ты сама рэдкая дэвушка! Кофе для тебя – всэгда бэсплатно! Пей, сколько захочешь и когда захочешь.

Ашот подпрыгивая, покатился к своему заведению.

Рина, офигев от этой кутерьмы и от самой себя, спросила подошедшего Кабана:

– А кто они такие? Ну, эти… Которые лица кавказской национальности…

– А это, подруга, карманники. Самые уважаемые люди на вокзале. Ты теперь можешь хоть ночью тут в золоте ходить – тебя никто пальцем не тронет. Здесь слово Ваги – закон. Очень тебе повезло, Риночка…

Они работали еще около часа. Рина больше не пела, хотя парни и предлагали ей исполнить любую песню на выбор. Слишком мощным потрясением стал для нее первый успех на публике. Она перегорела и чувствовала, что в этот вечер голос уже не подвластен ей.

Наконец Шоник поднял руки и скрестил их над головой – все, сворачиваемся.

Пацаны, сразу как-то обессилев, устало чехлили гитары. Оленька раскладывала деньги на четыре кучки прямо на чехле.

– С Риночкой поступим так, – рассудил Шоник. – Пятьдесят баксов, что Вага тебе подарил, ты в общий котел не вносишь. Они твои, кровные. А за твою песню – вот от нас две сотни. Держи… Это по-справедливости, Рина.

– Я и не спорю.

– Лады.

Ну вот… Деньги поделены, колонки и стойки грудятся в одной кучке, гитары за плечами… и обиженный пьяный народ вокруг. Обиженный потому, что концерт закончился.

– А что теперь? – спросила Рина.

– Можешь дуть домой, – пожала плечами Оленька.

– Она останется, – сказал Кабан.

– Мне нельзя домой, – сказала Рина. – Без мобильника, без долбаного стадола. А главное – без «Макарова»… Отец прибьет…

– Извини, не в теме, – сказала Оленька.

– Стадола?! – удивился Медведь. – Никогда бы не подумал, что ты тоже трескаешься.

Шоник достал из кармана две ампулы:

– Буторфанол подойдет?

– Да не я трескаюсь… Это папа мой трескается…

– То есть… он тебя, получается, за ключами от рая послал? А ты тут, получается, с музыкантами прохлаждаешься? Нехорошо…

– Закрой рот! – рявкнул Кабан. – Ей этот стадол ебучий всю судьбу изговнял.

– Я же не знал, – Шоник отвел глаза в сторону.

– Хватит лаяться, – вмешался Медведь. – Мы что собирались сделать, а?

– Что?

– Как говорит Сеня-газетчик? До мирового катаклизма остается…

Его слова заглушил веселый крик:

– … тридцать тире пятьдесят лет!

– Поэтому – что? – теперь уже Кабан дирижировал. – Кошельки нашим поклонникам облегчили?

– Облегчили!

– Ну – и?..

– Бухать!

– И ширяться!

– Бухать, ширяться и кайф словить!

– Тогда – вперед! – скомандовал Кабан.

Музыканты подхватили колонки и заспешили в переход. Свято место пусто не бывает. Там уже занимал свою нишу Вова-баянист. Как правило, весь вечер он исполнял только одну песню – «Таганку», ее единственную из своего хилого репертуара он мог пропеть от начала до конца. Вова-баянист особой конкуренции не составлял. Зачуханный, лохматый мужик, он приходил сюда исключительно для того, чтобы заработать на пару бутылок водки.

Пацаны пошли поздороваться, а Оленька осталась с Риной.

– Солнышко, щас надо будет аппаратуру вписать, – сказала Оленька.

– Что значит – вписать? – Рина еще не все богатства диалекта освоила, на котором общались ее новые друзья.

– Ну… мы же не будем по Москве с колонками и гитарами гулять. Тяжело. Вот ребята щас заплатят охраннику полтос и до завтра у него в каморке все оставят.

– А, вот теперь – да, понятно… А че это ты меня солнышком назвала?

– Ну… потому, что солнце – символ жизни, любви и радости. И еще потому, что это моя любимая песня. Звезда по имени солнышко. Цой пел, – так вот ловко ушла от вопроса Оленька.