Малый дом в Оллингтоне. Том 2 - [116]

– Будет, без всякого сомнения.

– И что, по его мнению, было бы несправедливо обременять имение расходами собственно на нас.

– Мама, неужели он опять…

– Подожди, Лили, не торопись, пожалуйста, будь к нему снисходительнее.

– Я всегда была снисходительна, но мне досадно слышать, что меня лишат каких-то денег, как будто я выказывала желание иметь их! Я никогда не желала ни раба Бернарда, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всего, что принадлежит ему[41]. Сказать вам правду, мама, я не хотела бы даже, чтобы этого желала Белл, потому, собственно, что Белл, как мне хорошо было известно, любила другого человека гораздо больше, чем могла бы полюбить Бернарда.

– Лили, я никогда не кончу своего рассказа.

– Захотите, так кончите, мама.

– Я не стану распространяться и просто скажу, что он подарил Белл три тысячи фунтов и тебе тоже три тысячи.

– Зачем же мне-то, мама? – спросила Лили, и на щеках ее показался яркий румянец.

– Затем, как он объяснил мне, что, по его мнению, справедливость требует того, чтобы вы получили поровну. Деньги эти – твои в настоящую минуту. Можешь купить на них булавок, если хочешь. Я никак не думала, что он может располагать такой большой суммой.

– Три тысячи фунтов? В последний раз он подарил мне полкроны, и я подумала тогда, какой он скряга! Мне тогда было крайне нужно десять шиллингов. Да и теперь мне было бы гораздо приятнее, если бы он подарил новенькую ассигнацию в пять фунтов.

– Да ты бы сказала ему.

– Нет, мама, пожалуй, он и в самом деле подарит. А имея пять фунтов, я бы сделала на них, что мне давно уже хочется: купила бы несессер и клетку для белки. Но, мама, никто не даст девушке денег на удовлетворение ее прихотей.

– Ах, Лили, ты неблагодарное дитя!

– Нет, возражаю: я благодарное дитя. Я благодарна за то, что он смягчился, за то, что он плакал и целовал вас. Я вечно буду признательна ему! Но как благодарить мне его за подарок трех тысяч фунтов, право, не знаю. Это такое обстоятельство, которое выходит из рамок моей жизни, как будто я должна услышать об этом в другом мире, где, признаюсь, мне бы не хотелось еще находиться. Я признательна ему, но моя признательность какая-то безжизненная, темная, неопределенная. Скажите мне, могу ли я получить на эти деньги новую пару модных ботинок? С получением их, мне кажется, только и может оживиться моя благодарность.

Возвращаясь в Гествик, сквайр снова впал в свое обычное упрямое настроение духа, а веселость, о которой говорила мистрис Дейл, оставила его. Он размышлял о своей прошедшей жизни и убеждался в истине слов, сказанных им невестке, что его сердце всегда было теплее его речи. Но общество и все самые близкие к нему в целом свете всегда судили о нем скорее по его словам, а не по сердцу. Они обращали внимание на наружность, которой он не мог владеть и не мог изменить, а не на дела, которые он совершал. Разве он не был добр ко всем своим родным? А кто из них заботился о нем?

«Мне почти жаль, что они решились остаться, – говорил он самому себе, – я знаю, что разочарую их». Между тем, встретив Белл в гествикском доме, он весело поздоровался с ней и с выражением искренней радости сообщил, что побег их в Гествик не состоится.

– Как я рада! – сказала Белл. – Я давно этого желала.

– Я думаю, теперь желает этого и твоя мать.

– Я уверена в том. Это было недоразумение с самого начала. Когда кто-нибудь из нас не мог исполнить вашего желания, мы думали за лучшее… – Белл остановилась, увидев, что можно легко попасть впросак.

– Не станем больше говорить об этом, – сказал сквайр. – Дело теперь, кончено, и я рад, что оно окончилось так приятно. Вчера я имел разговор с доктором Крофтсом.

– В самом деле?

– Да, за день до свадьбы он должен приехать ко мне и остаться у меня. Мы все уже устроили. В Большом доме у нас будет завтрак, ты назначь только день. Конечно, тебе надо принарядиться, так вот тут есть немного денег: ты должна истратить их до свадьбы.

Сказав это, он удалился, и как только остался один, снова сделался унылым и печальным. Это был человек, которому было предназначено до конца жизни испытывать тихую грусть и беспрерывное уныние.

Мы оставили Джонни Имса на попечении леди Джулии, которая застала его за срезанием имени Лили с перил пешеходного мостика. Он замышлял отправиться в дом своей матери в Гествик и оттуда – сейчас же в Лондон, не показываясь в доме лорда Де Геста. Но как скоро он услышал шаги леди Джулии и увидел подле себя ее фигуру, то убедился, что отступление ему было отрезано. Поэтому он позволил отвести себя спокойно домой. Он откровенно рассказал леди Джулии последствия свидания с Лили Дейл, объявил, что все его надежды рушились, что ему не видеть больше счастья, что бедное сердце его уже наполовину разбито. Хотя Джонни, быть может, меньше всего заботился о ее поздравлении с успехом, но теперь сочувствие леди Джулии и ее утешения были отраднее утешений всякого другого лица в доме графа.

– Не знаю, что мне сказать вашему брату, – прошептал Джонни, приближаясь к дверям, в которые намеревался войти.

– Хотите, я все передам ему? После того, разумеется, он скажет вам несколько слов, но бояться его нечего.