Малыш и река - [8]

Я ничего не ответил. Он был прав, а я огорчился.

Первый день, проведенный нами в мертвом рукаве, был прекрасен. Никогда я не испытывал ничего похожего. Это был самый лучший день в моей жизни. Прежде всего мы обследовали лодку. Она раскрыла нам свои сокровища: два набитых доверху сундука. Один на носу лодки. В нем лежали рыболовные снасти: леска, поплавки, рыболовные крючки, удочки, верши, тройные рыболовные сети, всякая мелочь. Другой — на корме. Этот был набит провизией, которую мы переложили в железные ящики, подальше от сырости.

— Они часто уплывали далеко от острова, — объяснил мне Гатцо. — Им нужно было делать запасы. Поэтому…

Я хотел было разузнать побольше, но на этом признания Гатцо закончились.

Найденные в ящике припасы обрадовали нас. Там были кофе, сахар, полный бочонок муки, сухие овощи, пряности, оплетенная с узким горлышком бутылка с маслом и еще много всякой всячины… Словом, можно было прожить неделю и больше.

Кроме того, в лодке было четыре весла.

Корпус ее был в хорошем состоянии и казался совершенно непроницаемым. Краска была свежей. В крышку сундука на носу лодки была вделана медная роза ветров, при виде которой мы пришли в восторг. У нее было тридцать два луча и шестнадцать названий ветров, одно лучше другого: Лабе[1], Грегали[2] Трамонтан[3]…

— Надо ее начистить, — провозгласил Гатцо, — давай, живее, это принесет нам удачу.

Мы бросили все другие дела и принялись чистить розу ветров. Вскоре она засияла, и вокруг нее появились большие буквы названия лодки: «Пастушок».

— Они ее украли, — признался Гатцо. — Я знаю, где. Но это далеко отсюда.

И он показал вверх по течению. Вдали едва заметно синели невысокие холмы.

— Там? — спросил я.

— Да, — ответил мне Гатцо. — Там красивые места.

Какие места? Как Гатцо попал на остров? Кто он такой? — спрашивал я себя, не смея спросить у него. Он-то меня никогда ни о чем не расспрашивал. А ведь для Гатцо я тоже был загадкой. Мое присутствие на острове и непредвиденное появление на поляне могли бы его заинтриговать. И тем не менее, он не проявлял никакого любопытства к этим чудесам, которые в первую очередь меня самого страшно удивляли.

Ибо временами я не мог избавиться от ощущения, будто живу во сне, чудесном и страшном сне…

Как я мог оставаться после стольких приключений один на один в лодке с мальчиком, о котором мне только и было известно, что его имя? В этой затерянной в камышах тайной лодке в мертвом рукаве реки?..

И мог ли я этому радоваться, не испытывая угрызений совести? Но вот как раз совесть меня не мучила даже при мыслях о тете Мартине. Она, бедняжка, наверное, причитает, плачет, кричит, рвет на себе волосы!

Я даже представлял себе ее, слышал ее голос и немного жалел, впрочем, не слишком сильно. Это не мешало мне оставаться здесь, плавать на легких досках при тихом ветерке солнечным утром, которое наполняло меня счастьем, настоящим счастьем… Счастье сияло на моем лице, оно вошло в мое тело, проникло в кровь, захватило душу. Впрочем, я не знал, что такое душа. В моем возрасте о душе мало что известно. Но я чувствовал, как радость жизни распирала меня, и я говорил себе: «Паскалé, это в тебе от удовольствия шевелится ангел Господень. Обращайся с ним хорошо».

Я и обращался с ним хорошо, но немного фамильярно.

В первый наш день мы с Гатцо много работали. Первым делом сменили стоянку.

— Здесь слишком открытое место, если кто-нибудь проплывет мимо, нас заметят, — разумно объяснил Гатцо. — Надо перебираться.

Несколько взмахов весел — и вот мы вплотную у зарослей камыша.

Якорь бросили между тремя заросшими островками. Один из них едва выступал из воды, но земля из высохшего ила была достаточно твердой.

На острове росла высокая трава, несколько кустов, а на берегах — очень красивые заросли щитолистника.

— Тут будет очаг, — решил Гатцо. — Сухих веток много. Выроем его тут.

И мы вырыли ямку для очага. Гатцо нашел две большие плоские гальки. Мы собрали кучу хвороста.

— А теперь будем ловить наш обед, — скомандовал Гатцо и вооружился двумя удочками.

Я был новичком в искусстве рыбной ловли. Он меня научил.

Сам он уселся на корточки на носу лодки и велел мне:

— Смотри, делай, как я, и молчи.

Две удочки лениво блуждали, неподвижный поплавок торчал в чистой темной воде.

Все замерло. Ни шороха в камышах. Ни единого плеска воды. Только бесплотная розово-золотая бабочка порхала над дремлющей прозрачной поверхностью. Иногда она слегка касалась воды. Быть может, пила?.. Тень от камышей и ив смягчала свет, струившийся на наше укрытие; и все вокруг него трепетало переливами света и тени над таинственной водной поверхностью. Быть может, невидимое водяное царство было необитаемо под сине-зелеными бликами. Я был склонен в это поверить. Однако иногда казалось, будто в подводном полумраке проскальзывала быстро исчезающая серебряная тень. И тогда несколько пузырьков воздуха, оторвавшись от водорослей, поднимались вверх.

Гатцо поймал четыре корюшки и щитовку. Я — одного гольяна.

С той поры у нас началась захватывающе интересная жизнь. Наше пропитание зависело только от нас самих. И какое пропитание! Не обычные купленные продукты, приготовленные и поданные кем-то другим, а наша собственная пища: пойманная нами рыба, которую надо самим почистить, приправить и испечь.