Малыш для Томы (сборник) - [4]

Маргарита по-прежнему не говорила ни слова. Сорокина забеспокоилась:

– Так мы договорились? Мне стоит возвращаться за эскизами?

– Стоит. Возвращайтесь, – нарушила наконец молчание Маргарита. И отключила телефон.

Минут пятнадцать сидела, глядя в одну точку на вытертом облезлом паласе. Потом залпом выпила стоящий перед ней стакан воды, тряхнула головой и громко сказала:

– Всё, Мымра! Пора. Зажилась.

Пузырёк с капсулами всё так же был зажат в правой руке. Она встала и прошла в туалет. Открутила крышку, высыпала белые пульки в унитаз и спустила воду.

Потом сделала ещё три важные вещи.

Во-первых, позвонила квартирной хозяйке и предупредила, что завтра съезжает. Хозяйка была хорошая пожилая женщина, тоже одинокая. Маргарита решила оставить ей свои цветы – в подарок. А себе она новые вырастит.

Во-вторых, уложила в потрёпанную синюю сумку немногочисленные пожитки и, самое главное, альбомы и тетради с эскизами и образцами тканей.

А в-третьих, узнала расписание поездов до Москвы и заказала билет на завтрашний вечер. Теперь до отъезда ей оставалось только сходить утром на фабрику и уволиться.

Можно было, конечно, просто взять отпуск. И квартиру оставить за собой – на всякий случай. Но Маргарита специально решила сжечь все мосты. Для человека, который ушёл из этой жизни, должна оставаться только одна дорога – в жизнь другую. Чтоб уж как в старом анекдоте: умерла, так умерла.

Утро Савельева

В будние дни утро Савельева начиналось с журчания электронного будильника, поставленного на шесть тридцать. Жена просыпалась моментально, распахивала глаза, как заводная кукла, и пару мгновений смотрела прямо перед собой, сосредотачиваясь. После этого вскакивала и устремлялась в новый день, больше уже ни на секунду не замедляя темпа. Делала гимнастику, спешила в душ и через полчаса выходила оттуда причёсанная, со свежим макияжем. Подходила к кровати, на которой Савельев делал вид, что спит, и говорила:

– Вставать пора.

Он громко, со стоном зевал, хотя сна давно ни в одном глазу, и садился в кровати, стараясь одновременно попасть руками в рукава халата, а ногами в тапочки. Кровать скрипела, Савельев хрустел суставами. Потом вставал, раздвигал шторы, впускал в спальню утренний свет, и брел умываться.

В ванной было влажно и пахло Юлиными кремами и лосьонами. Савельев захлопывал за собой раздвижную дверь, и каждый раз ловил себя на мысли, что ему не хочется выбираться наружу из этой теплой ароматной берлоги.

Когда он, наконец, попадал на кухню, его уже ждал завтрак. Всегда один и тот же набор: кофе со сливками, бутерброд с сыром и овсяная каша. Аппетита не было, но Савельев послушно жевал и прихлёбывал.

Жена к тому моменту обычно одевалась в прихожей, чтобы выйти из дому без двадцати восемь и прибыть на работу к половине девятого. Она никогда никуда не опаздывала, потому что пунктуальность, по её мнению, – главный критерий, отличающий приличного человека от неблагополучного. Помимо этого, приличные люди не повышают голоса, не берут в долг и не выпивают больше двух бокалов вина за вечер.

Иногда Савельеву страшно хотелось заорать, напиться в мясо и взять в кредит миллион. А ещё – спросить, стал ли её утренний поминутно расписанный ритуал результатом долгих тренировок с секундомером в руке? или она родилась такой – раз и навсегда знающей, чего хочет, что правильно, а что глупо и нерационально?

– Савельев, я ушла! – сообщала жена и исчезала за дверью.

Она ни разу не дождалась ответной реплики, и он всякий раз недоумевал: зачем тогда вообще произносить эту фразу? Возможно, она предполагала, что может не вернуться, и предупреждала на этот случай?

Когда Юля уходила, Савельев испытывал облегчение. Время, когда его по этому поводу мучили угрызения совести, давно прошло. Те несколько минут, которые он проводил утром в одиночестве, помогали перетерпеть весь оставшийся день. Так что это был вопрос выживания.

Сегодняшнее утро ничем не отличалось от предыдущих. Савельев прихватил чашку с недопитым кофе и направился в гостиную, собираясь устроиться в любимом кресле возле окна. В этот момент откуда-то сбоку прозвучало:

– Жалко мне тебя.

Савельев замер в нелепой позе, стоя на полусогнутых и отклячив зад. Перевёл дыхание, повернулся и увидел забавного старикана размером с чашку, похожего на персонажа русских народных сказок. Дедок сидел на книжной полке и смотрел на Савельева круглыми насмешливыми глазками.

– Чего над креслом-то навис? Садись, не стесняйся, – разрешил он.

– Господи, – проговорил Савельев. Но сел, даже кофе не расплескал.

«Мне нужно к врачу, – подумал он. – Вероятно, что-то с мозгом».

– Ты сам врач, – напомнил гость. – Хотя и недоделанный.

– Кто вы такой? – спросил Савельев. – Откуда?

– Домовой, кто ж ещё. Из старого дома на Плодовой сюда переехал. В коробке из-под шляпы.

– Домовых не бывает.

– Ой, я тебя умоляю! – Дед поёрзал и посучил ногами. – Ладно, мне тут особо некогда… Я чего показался-то. Смотрел-смотрел – не выдержал. Жалко, говорю, тебя: день-то сегодня – критический!

Савельев хмыкнул и хотел сказать, что такие, если верить телерекламе, бывают только у женщин, но дедок его опередил.