Мальвы - [42]

* Блюда из баранины.

Хюсам собрал свое добро в мешочек и направился в Бедестан, ведь найдется и для него, не цехового, хоть немного места на земле?

Еще издали он услышал шум базара. Народ толпами тянулся к центру, на навьюченных мулах и верблюдах сквозь толпу пробивались купцы, оттесняя пеших, покрикивали носильщики, требуя дать им дорогу. А с обеих сторон сидели друг возле друга нищие с мисочками в руках. Такого количества нищих Хюсам еще никогда не видел. Каждый год становится их все больше, а кто знает, может, скоро и старый ювелир пополнит их ряды?

Хюсам пошел дальше. Ряды нищих сменились убогими лавчонками под серыми навесами. До главных ворот Бедестана было еще далеко, но базар начинался уже здесь. Владельцы магазинов, портняжных мастерских, парикмахерских, кафеджиев, которым, по-видимому, не оставалось места под крышей рынка, громко расхваливали свой товар, старались обратить на себя внимание кто как мог: один играл на гуслях, другой дробью выстукивал на тамбурине, иной курил ладан, тот позванивал колокольчиками. Здесь были и арабы в разноцветных бурнусах, и крикливые греки в пестрых платках, и молчаливые турки в чалмах. Продавалось тут все: канделябры, подносы, апельсины, парча, украшения, шелк.

Хюсам подумал, что нечего ему пробиваться дальше, поздно пришел. Устроился в ряду, поставил перед собой соломенный стул, разложил на нем свой драгоценный товар.

Сквозь беспокойный базарный гул доносились обрывки фраз, прислушиваясь, Хюсам мог уже уловить их смысл: люди возмущались тем, что на рынке ходят фальшивые деньги, а пиастры отчеканены не из чистого золота.

Напротив, у двери жалкой лавчонки, стоял торговец в смешной позе, словно распятый, и вопил сквозь слезы:

— Я никогда не повышал цен, но посмотрите, посмотрите, какие мне дают деньги!

Хюсам печально покачал головой. Этого торговца стамбульский кадий сегодня прибил за ухо к косяку дверей магазина — справедливое наказание обдиралам. Но как он мог не повышать цены, когда деньги наполовину обесценились?

— Вот приедет султан, — не унимался наказанный, — и мы спросим, куда девалось золото, почему нам платят пиастрами, которые в два раза легче прежних?

Из открытой кофейни донесся смех. Какой-то человек рассказывал анекдоты.

— Куда ушло золото! Он спрашивает, куда ушло золото? А разве ему неизвестно, что произошло недавно в Биюк-сарае? Пригласил наш султан дервиша Али-бабу и спросил его, в чем суть счастья на земле. Али-баба ответил: <Есть, пить и пускать ветер>. Рассердился султан, посадил дерзкого дервиша в тюрьму, как вдруг — о всевышний! — у султана появился запор. Позвал снова солнцеликий Ибрагим дервиша и простонал: <Если излечишь, дам за каждое испражнение мешок золота>. Дервиш помолился добрым джиннам, и султан начал громко пускать ветер, а казначей за каждым разом бросает Али-бабе по мешку с деньгами. Вдруг вбежала валиде. <О сын мой! закричала. — Что ты делаешь? Ведь так ты продуешь все царство!> А он спрашивает, куда девалось его золото…

Хохот вдруг умолк, огромный детина вскочил в кофейню, схватил рассказчика за шиворот. Тот вырвался и скрылся в толпе.

Хюсаму не было смешно. Он с горечью посматривал на свои изделия, которых никто не покупал, ибо кто их купит, если султан действительно растранжирил деньги?

Народ все больше волновался, шумел. Ждали приезда Ибрагима.

Возле султанского дворца в это время происходила не меньшая суматоха, чем на рынке. С самого утра возле главных ворот слева стояли, выстроившись, конные спахи, те, что служили султану за землю, — тимариоты и заимы; справа — янычары. Ждали выезда султана. Должна была состояться церемония целования султанской мантии.

Падишах долго не появлялся. Наконец открылись ворота, и вместо него вышел начальник охраны султанского плаща, он нес перед собой на палке шубу Ибрагима.

Спахи подняли коней на дыбы, возмущенные, они готовы были ринуться в ворота и учинить расправу над султаном за позор, но тут раздалась команда янычар-аги Нур Али: <К оружию> — и спахи остановились. Растерянный церемониймейстер схватил в руки шубу и поднес ее для целования алай-бегу. Тот побледнел от возмущения и унижения, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы янычары не закричали:

— К падишаху! Кто раньше нас смеет целовать султанскую мантию?

Поднялся скандал, дежурные стражи побежали во дворец доложить Ибрагиму об опасности. Султан услышал подозрительный шум и задрожал как в лихорадке. Узнав о причине возмущения янычар, он велел обезглавить церемониймейстера. Тот был казнен публично, успокоенные янычары толпами отправились на Бедестан открывать вместо Ибрагима султанские торги.

Чорбаджи Алим шел впереди своей роты — высокомерный, в дорогом кунтуше. Сумрачным взглядом окидывал торговцев, и они съеживались, умолкали: на Бедестане знали нрав ближайшего соратника янычар-аги.

С тех пор как Алима назначили чорбаджи, прошло несколько лет. Он прочно вошел в доверие Нур Али, деньги щедро падали в его кубышку, которую он держал у богатого ювелира на Бедестане. С каждым днем, с каждым годом у него угасало желание воевать — иные перспективы улыбались теперь рыцарю. Алим знал: при первом удобном случае Нур Али станет великим визирем, а он тогда займет его место.