Мальвы - [37]

Ах, сколько он знал сказок об этой красавице, да все разные…

…Загрустил молодой пастух, выгоняя коров на пастбище, потому что увидел синеглазую дочь Мангу-хана…

— Черноглазую, — поправляют подпаски.

— Нет, синеглазую, — почему-то возражал Ахмет и смотрел на Мальву. И больше не радовали его цветы. Красота цветов поражает, но если бы у них были синие глаза, улыбка, нежность — все то, что дает смертным на земле рай пророка…

…Дочь Мангу-хана была красивой, как роза. Хан же был похож на быка со вздувшимся брюхом, но он всем говорил, что Гюляш-ханым похожа на него. Самые умные люди часто ошибаются. И встретила Гюляш-ханым пастуха, стройного, как тополь, смелого, как барс. Превратилась девушка в золотую монету и упала к его ногам. Но пастух был честным человеком. Поэтому он отдал червонец в ханскую казну. А ночью напал на хана балаклавский князь и ограбил казну…

— А дальше, дальше что?

— Ахме-е-ет!

Это голос атамана Юсуфа. А дальше ночи и дивные сны.

У Юсуфа Мальве тоже жилось неплохо. Очевидно, потому, что у атамана было много скота и людей, он старался вести себя с ними строго, хотя в действительности у Юсуфа было доброе сердце. Когда они оставались вдвоем с Мальвой, атаман становился совсем другим. До сих пор Мальве не приходилось видеть его таким. Он улыбался, рассказывал разные небылицы и упорно называл ее гяуркой. Сначала она протестовала, а потом привыкла, и даже странно было, когда Юсуф иногда окликал ее по имени.

Зато Ахмет стал мрачным. Приходил вечером, снимал с себя малахай и доломан, делал это сердито, молча, и не раз хотелось Мальве попросить его, чтобы не злился, ведь она не виновата в том, что атаман не разрешил ей пасти овец. Мальва знает, что сейчас ему труднее следить за отарой, но зато она готовит для него еду, так хотя бы спасибо сказал ей за это… Ему скучно, но и ей не так уж весело. Зачем же сердиться? Но она молчала. <Укум-букум-джарым-барым>, - шептали порой ночью ее уста, но слова эти уже не имели той таинственности, как прежде.

Утром, избегая ее взгляда, Ахмет садился на коня, пришпоривал его, мчался впереди Отары по вогнутому блюду Чатырдага, перескакивал через каменные валы и исчезал в ущельях. Мальва с восхищением прижимала руки к груди, и тогда суровый оклик атамана возвращал ее к действительности:

— Чего стоишь, пора огонь разводить!

Но суровость Юсуфа быстро исчезала. Дымил костер под котлом, а он все время что-то рассказывал. То ли ей, то ли сам себе…

— В степи татарину живется хуже, чем в горах. На равнине не охватишь взглядом всей красоты Крымского края. А когда взберешься на гору и посмотришь вокруг, то с сожалением думаешь о человеке, который тут не был. На юге небо сливается с морем — оба синие, одно синее другого, на севере степь обнимается с небосклоном. Крым так чудесен — живи в нем, и помирать не надо.

Пошел однажды старик Гази Мансур в Мекку праздновать байрам. Ревностно молился он возле храма Кааба, и сказал ему имам:

<Если хочешь, оставайся у нас>.

Подумал Гази Мансур, вспомнил свой сад, орех, под сенью которого всегда отдыхал, и отрицательно покачал головой:

<Нет, не хочу умирать на чужой стороне>.

Посмотрел на небо и стал просить аллаха, чтобы помог ему вернуться в Крым. <Если умру по пути, пускай хоть мои кости отвезут домой>.

Отстал Гази Мансур от каравана и почувствовал, что умирает. Молился, чтобы кто-нибудь подошел к нему, он отдаст первому встречному все деньги и упросит, чтобы похоронили его в Крыму. А в это время арабы напали на караван, перерезали всех и понеслись на конях по дороге. <О, слава аллаху, идут люди>, - подумал старик. И когда к нему подбежал араб с ятаганом, он сказал, протягивая мешочек с пиастрами:

<Спасибо тебе, ты последний человек, которого аллах послал мне перед смертью. Когда умру, отвези мои кости в Крым и зарой в саду…>

<Под орехом>, - подумала голова, когда скатилась на землю.

Прошел праздник байрама, все хаджи вернулись из Мекки, только Гази Мансур не возвратился. <Очевидно, помер по пути>, - сказали соседи. Пришла осень. Один мальчик, срывая орехи с дерева Мансура, вспомнил старика: добрый был человек, всегда угощал его орехами. И тут видит, кто-то идет по саду без головы, а голову держит под мышкой. Узнал мальчик Гази Мансура по одежде, вскрикнул и упал без сознания на землю. Сбежались соседи, смотрят, мазарташ стоит.

Такое рассказывают старые люди, когда в пятницу идут на могилу Гази Мансура, что возле Чуфут-кале. Возможно, и правду говорят, потому что, если человек любит свой край, непременно вернется домой. Только надо так любить, чтобы даже принести свою голову под мышкой. А у нас был такой…

— И мама у меня такая, — тихо промолвила Мальва. — Она тоже несла бы свою голову на Украину…

Атаман с горечью посмотрел на омраченную девочку:

— А ты… ты не хочешь вернуться в свой родной край?

— Я… А где он? У меня нет родного края…

— Гм… Бывает и такое, когда крепко прирастаешь к чужому. А бывает и иначе. Неизвестно откуда появится тоска, отравит сердце, и тогда даже рай становится немилым и родная ворона поет лучше, чем чужой соловей… Когда-то давно молодой сын ногайского хана Орак-батыр попал в плен к русским. Оценили русские его мужество и красоту, дали ему землю и золото, самую красивую девушку в жены. Очаровали юного богатыря русские леса, и красавица, и богатство — забыл он родной край. Десять лет прожил Орак-батыр, упоенный счастьем, пятеро детей родилось у него, и доживал бы он, видно, свой век на чужбине, если бы не… Вдруг стал прислушиваться к шуму ветра, и все ему в этом шуме слышался знакомый шелест ковыля… А потом слышал его всюду: в дыхании детей, в шепоте любимой, во всплеске рек.