Малороссийская проза - [239]

– Ольга Павловна, Ольга Павловна! С чим и вас, батьку, поздоровляємо… – кричали возвратившиеся из разведывания.

– Помолимся же Богу, – сказал Головатый, – за маненьку царевну; нехай росте здорова, на утиху бабушки и родителям, а нам на нове́ счастье. Бижить як можно швидше, – приказывал он своим после молитвы о новорожденной, – и яки перши попадете дрожки, сюда их; побижимо на всю нич в Царское Село. А ви, хлопци, одягайтесь, будемо во дворце.

Скоро, на лихих дрожках, поскакал Головатый с свитою из города и, не доезжая Царского Села, до восхождения солнца, остановился и во всем парадном убранстве своем лег под деревом на земле близ самой дороги, приказав и своим то же сделать; дрожки же, привезшие их, отпустили в город.

Утром царедворцы, вельможи и все спешило, в блестящих экипажах, в Царское Село для принесения поздравлений. При шуме проезжающих, Головатый приподнимал от земли свою бритую голову и, смотря на проезжающих, показывал себя находящегося в таком положении. Коротко знакомые с ним, узнавая его, останавливались и спрашивали, отчего он в шитом мундире, в орденах находится здесь и валяется на земле?

– А как же? – отвечал он. – Бог послал всеобщую радость, и мы спешим в Царское Село принести и свои поздравления.

– На чем же вы спешите? Где ваши экипажи?

– А за что бы я нанял их, когда мне с «хлопцами» скоро не за что и харчеваться будет.

– Так вы это пешком?

– Овыи на колесницах, овыи на конях[323], а мы пехтуро́ю, туда же за добрыми людьми, чтоб исполнить долг свой. Рада бы мама за пана, так пан не берет, – так и мы: рады бы поехать, так не на что подвод нанять. Как не кончится дело наше, мы и тогда, не имевши чем выехать, взваливши торбы на плечи, также «поченчикуе́м» домой, как теперь сюда… – И много подобного объяснял Головатый расспрашивающим его.

Прибывшие в Царское Село вельможи рассказывали один другому о встрече с черноморцами и довольно громко рассуждали о положении, в какое приведены они чрез медленное решение дела их. Суждения усилились, когда, по съезде всех во дворец, Головатый с свитою своею явился в улицах Царского Села, идущий пешком и показывающий, что он едва движет ноги от дальней ходьбы. Изможденный, усталый явился он в зале и изъявлял беспокойство: «не опоздал ли? Сторона неблизкая, Петербург от Царского Села; а дрожек нанять не могли – прожилися совсем».

Должно полагать, что тогда же доведено было до сведения государыни о крайности, какую черноморцы терпят в Петербурге, потому что в конце аудиенции князь Зубов приказал Головатому явиться завтра у него. Головатый явился, и князь Зубов поздравил его с оканчивающимся делом и что уже готов указ к поднесению ее величеству для подписания.

– О чем же указ, смею спросить вашу светлость, и кому?

– Обыкновенно, в сенат. На него возлагается сделать распоряжение об отдаче войску Тамани на общих правилах…

– Мы такой чести недостойны, ваша светлость, – сказал Головатый униженно. – Возможно ли, чтоб для нас сенат принял столько трудов? Одними справками и сообщениями им будет хлопот на десять лет; а как к нам напишут какую бумагу, то мы – известно, «дурни» – ее и не растолкуем. Нам бы так, ваша светлость, просто: пожаловала б царица прямо от себя грамоту и там бы какими льготами нас облагодетельствовала по нашей бедности, то мы бы, без всяких справок, и пошли бы на Тамань и принуждены были бы никем отписываться, чего и не умеем. Да еще, как она нам есть «маты», так бы, как водится, благословила бы нас хлебом и солью на новое хозяйство и счастливое поживанье. Князь Зубов усмехнулся и сказал:

– Государыня к вам милостива, и я решусь доложить ей.

На другой день князь поздравил Головатого с решительным окончанием участи их и с царскими милостями. На пожалование войску Тамани приказано заготовить грамоту «Войску верных черноморских казаков милостивое слово», в которой подробно изложить жалуемые преимущества и льготы. В ознаменование особого благоволения дать войску хлеб и соль с приличною солонкою на блюде; кошевому атаману[324] саблю, украшенную драгоценными цветными каменьями; Головатому золотую саблю с надписью «за храбрость» (тогда этот знак был в числе высших наград); сыновей его Александра, лет шестнадцати, написать поручиком, а другого, Афанасия, малолетнего, привезти в Петербург и определить в корпус. Первому чиновнику, находившемуся с Головатым, полковнику Высочину, орден Св. Владимира 4-й степени, а прочим, равно и всем, о ком представит Головатый, повелено Военной коллегии дать следующие чины.

Достигнув своего, Головатый оканчивал дело. Остановка последовала в Военной коллегии, в приготовлении патентов, произведенным по представленню Головатого. И как он хотел все окончить при себе, то и доложил о задержке его графу Н. И. Салтыкову, как председательствующему в Военной коллегии.

– К чему им патенты, – сказал граф, – излишние расходы. Достаточно им и указа Военной коллегии.

– Да ничего, ваше сиятельство! – отвечал Головатый. – Указ, как на бумаге вообще о всех написан, так его не разорвать же на клочки, всем произведенным для «квитка», а пусть уже отпечатают на пергаменте.