Малороссийская проза - [236]

Изумленная барыня, слышавшая говорящего его перед тем с товарищами по «всем правилам» малороссийского языка и ожидавшая на вопрос свой услышать казацкое: «бувалы» или «та ни!» и потом за анекдот рассказывать о необразованности черноморцев, – остановилась и не вдруг нашлась, в каком тоне продолжать ей разговор, а продолжать надобно было, то и спросила его, но уже с запинкою и не впадая в малороссийский выговор: «и верно… танцовали?»

– Никак нет, сударыня, – отвечал черноморский казак, – быв по форме – с позволения сказать – в сапогах, я не мог решиться на такую неучтивость.

– Какая разница с танцовавшим Миколою! – прошептала дама, отходя от черноморца.

Головатый выехал от нас и, по прибытии в Петербург, явился к кому следовало. Вельможи были в великом затруднении, как, при всем блеске тогдашнего двора, представить государыне «диких людей» странного вида, по необыкновенной одежде их, с выбритыми головами, не говорящих по-человечески, а как будто мычащих, издающих одни слоги короткие, но никому не понятные, по-видимому понимающих людскую речь, потому что отвечают на все делаемые им вопросы; но что значат их ответы: «та ни», «еге», «атож» – тому ни в одном лексиконе не можно было найти изъяснения. Взгляд же их – упаси боже! – взгляд нечеловеческий: или вовсе не глядит на говорящего с ним, или если уже и взглянет, так словно варом обдаст. Дикость, грубость, невежество, готовность к решительной дерзости очень ясно изображается в глазах черно… comment?..[317] черноморца.

В такой маске Головатый являлся к докладчикам, и ими описан был такими красками государыне; но, несмотря ни на что, ее величество повелела сих чудаков представить ей публично, в первое воскресенье, при выходе из церкви.

Обязанные устроить это представление крепко заботились научить по крайней мере главного из «диких», как поклониться пред государынею, и если ее величество благоволит допустить их к руке, как принять эту милость, ка́к облобызать руку, ка́к откланяться; а более всего – не дерзнуть ни слова промолвить, если не будут о чем спрошены. Придворные предполагали в черноморцах невежество до того, что они решатся о чем-нибудь объяснять пред государынею.

– Чуемо! – отвечал Головатый своим наставникам, смотря в землю; но при этом левый угол верхней губы его незаметно мигнул.

– Но если государыня соизволит спросить вас о чем, как вы будете отвечать?

– Як сумиемо, – отвечал Головатый… И обязанные представить черноморцев, долго советовавшись между собою, положили: в отвращение могущего произойти непорядка или даже неустройства при аудиенции быть им около «дикарей».

В воскресенье, в приемной зале дворца, к выходу государыни из церкви, собрались первейшие сановники государства, вельможи, иностранные послы и министры, генералитет и множество других чиновников – все богато, блестяще одетые по-европейски… И в это великолепно нарядное собрание вошли люди с выбритыми, как ладонь, головами, и только от макушки шел оставленный клочок волос, тонкий и длинный, замотанный несколько раз за левое ухо; широкие длинные усы; одежда странная, смесь польского с татарским, в ярко-красных с высокими подковами сапогах. Предводитель их в такой же одежде, цветов мундира тогдашнего морского, в зеленом чекмене с украшением по армейскому чину его полковничьих галунов и белой с закинутыми назад рукавами черкеске, с важными орденами, шел с суровым видом и не обращая ни на что и ни на кого малейшего внимания. Он стал на указанном ему месте, свита за ним. Им беспрестанно напоминаемо было, как вести себя при представлении, отвечать коротко на вопросы, но самим не сметь и словом заикнуться…

Весьма натурально, что все собрание обратило внимание на таких «необыкновенных людей»: слышен был шепот по зале и суждения около черноморцев о них же. Головатый рассказывал после, что «и в эту торжественную минуту, когда он готовился предстать великой и от нее услышать решение судьбы войска своего, сокрушался сердцем, что при самом дворе российской императрицы слышал русских вельмож, говорящих не с иностранцами, но между собою, русский с русским, на французском языке!..»

Государыня вошла в залу, и очень заметных в таком кругу черноморцев легко заметила, и приближалась к ним. Лишь еще государыня доходила к Головатому, как он вдруг, подобно оживленной статуе, совершенно изменился, выпрямился, глаза его заблистали живым огнем, и черты лица оживились. Поклонясь государыне, он начал говорить громким голосом, чистым выговором и приятным тоном:

«Всеавгустейшая монархиня, всемилостивейшая государыня! Жизнедательным державного веления твоего словом, из неплодного бытия прерожденный, верный черноморский кош приемлет ныне дерзновение вознести благодарный глас свой и купно изглаголати святейшему величеству твоему глубочайшую преданность сердец их. Приими оную как дань, довлеющую тебе, премудрая монархиня! Приими… и уповающим на сене крылу твоею пребуди прибежище, покров, радование… Та й годи!»

В высшей степени изумление объяло всех присутствовавших… Не смея в присутствии государыни говорить между собою, вельможи только взглядами один другому изъявляли свое удивление, что «нечто», имеющее, хотя и странный, но вид человека, по-видимому, не одаренный рассудком избыточно, дерзнул говорить пред государынею, говорил умно, понимал, кому и что говорил… Все было для них непостижимо, и потому изумление их оковало… Бритая голова может рассуждать и говорить, как и они, имея причесанные и распудренные головы!