Малороссийская проза - [23]

– А отчего вы вчера на свадьбе не танцевали?.. – прервала его Олена да и начала с ним лепетать… Он ей нехотя слово скажет ли или нет, а она ему десять, да так и режет, и режет, да выдумывает, да прикладывает, да придирается, что уже Василь никаким способом и не отвяжется от нее.

А бедная же то Маруся затрогала было Василя, а теперь и сама не рада. Теперь он, не таясь, сказал, что у него есть что-то на мысли и за тем только идет к хозяину. Это уже, верно, чтоб условиться о сговоре на его дочери.

Вот в таких мыслях идет-нейдет, и ноги не служат, и сердится на себя, зачем она пошла на рынок; сердится на Василя, зачем он им навстречу попался, и, почти уже сговоренный, а с посторонними девками будет ходить по рынку; сердится и на Олену, зачем она такая веселая, чего так с сговоренным парубком лепечет; сердится на всех и на все, а сама не знает, за кого и за что.

Пришли в город, походили по рынку. Олена тотчас искупила все, что ей нужно было, а Маруся только ходит за нею, и скучает, и все понуждает Олену, чтобы воротиться домой. Василь же все с ними ходит и носит Марусино лукошко и складывает туда, что Олена купит. Далее осмелился как-то спросить Марусю (потому что, видевши, что она во всю дорогу молчала, наверное, полагал, что она на него сердится) и спрашивает ее:

– А ты, Маруся, зачем ничего не покупаешь?

– Да мне немного… кое-чего и купить, – говорит Маруся, отвернувшись от него, чтобы, видите, и не смотреть на чужого жениха. – Только и надо купить матери… огниво на трубку… а отцу красных… ниток… для вышивания платков… да говядины на Петров пост[103]…

Вот так-то напутала наша Маруся, что чуть и сам Василь ей в глаза не насмеялся. Еще же хорошо, что этого не слышала Олена, торгуя булавки. Но Василь только себе тихонько усмехнулся, потому что догадался, что оно что-то не так, и взялся, что нужно было Марусе, купить. Купивши и сложивши все вместе в лукошко, и говорит:

– Как же вы хотите, девушки, а я вас провожу даже домой, чтоб защитить вас от собаки. Да мне таки в вашем селе есть и дельце к одному человеку.

Опять-таки Василь солгал: не было ему ни до какого человека никакого дела, а хотелось ему… Да повидим, что будет дальше.

Вот и пошли они опять вместе из города. Только что вышли из улиц на выгон, вот Олена как вскрикнет:

– Ах, я дура, сумасшедшая! Забыла зайти к сапожнику за отцовыми сапогами! Что тут мне делать на свете?

Потолковавши, положили, чтоб Олена сама воротилася в город за сапогами, потому что недалеко и в улицах не страшно, а Василь чтоб остался подле Маруси, и чтоб тут они ожидали Олены, которая располагала скоро к ним воротиться.

Вот как осталися вдвоем Василь с Марусею, то и сели себе на бугорке. Василь тотчас и начал говорить:

– Маруся! Хотя ты рассердишься на меня, хотя прогонишь от себя, хоть не велишь никогда на глаза тебе попадаться, а я таки теперь договорю, что вчера хотел сказать…

– Что там такое? – спросила Маруся, а сама испугалася так, что и рассказать не можно, а сама не знает чего.

– Маруся! Один ли я был бы такой на свете, чтоб, повидевши тебя, не полюбил бы пламенно?.. Люблю тебя, Маруся, всем сердцем моим, люблю тебя больше всего на свете!.. Не сердися на меня, не отворачивайся, не закрывай глазок твоих белою ручкою; дай мне ее сюда, пусть прижму ее к своему сердцу, да тогда хоть и умру, когда тебе неугодна чистая моя любовь! Что же ты молчишь?.. Зачем не глядишь на меня?.. Промолви ко мне хоть полсловечка, скажи, что ты не сердишься на мою любовь. Узнавай меня, расспрашивай про меня, может, так что-нибудь про меня доброе услышишь.

Еще только стал Василь так говорить, как Маруся и не вспомнилась; сердце в ней так и бьется, а сама, как в лихорадке, так и трясется. Боится, а сама не знает чего… Если бы земля расступилася, она так бы и бросилась туда, да и… Василя потащила бы с собою; когда б ей крылья… улетела б она на край света… да не одна, а все бы таки с Василем… Что же ей делать? Земля не расступается, крыльев у нее нет, ноги как будто не ее. Руку одну схватил Василь, да и держит у сердца своего, а оно так же бьется, как у нее; глаза совсем света не видят, а еще-таки другою рукою закрыла их, да и спрашивает Василя так тихонько, что и сама хорошо не разумела:

– Ведь же ты сговорен?

– Нет, Маруся, ни на ком я не сговорен и ни об одной девушке не думал до сей поры. Увидел тебя вчера, свет мне переменился! Без тебя не хочу жить! Да и сам вижу, что мне без тебя не можно и дышать. Да и где найду я краше тебя?..

– А хозяйская дочь? Ведь же он принимает тебя вместо сына? – сказала Маруся немного смелее, потому что уже на сердце ей не так тяжко было.

– Не только хозяйская дочь, да хотя бы королевна, хотя княгиня, да хотя бы и сама офицерская дочь, не посмотрю ни на кого, всех презрю для тебя. Одна моя радость, одно мое счастье, когда ты будешь хотя немного меня любить!.. Расспроси про меня; целый год буду ждать, только…

– Вот, год! Это долго…

– Сколько хочешь, что хочешь делай со мной, только не прогоняй меня от себя, не сердись…

– Да я не сержусь…

– Чего же ты закрываешься, зачем отворачиваешься от меня?.. Может, любишь кого другого? Скажи, не стыдися; пусть я это сам услышу от тебя, да и пойду куда зря.