Малкут - [27]

Рукопись находится в доме. Русинский очень пожалел, что не уничтожил этот свиток в день, когда решил стать одним из смертных. Но было поздно жалеть. Он вполне осознвал, что в силах этой шайки вытащить любую информацию из его сознания - уже не словесными методами и даже не прибегая к грубому насилию, а лишь применив одну из гипнотических методик; против нее пасовала даже та линия обороны, которую Русинский укрепил за тысячи своих лет. Сейчас он с бешеным усилием воли пытался решить идиотский по сути вопрос: как заставить их поверить, что он в самом деле ничего не помнит, или колеблется с выдачей документа, или необратимо отупел за последние годы. Он решил тянуть время.

- Что же, как вам будет угодно, - продолжил Фронтер. - Пусть будет не организация. "Le сircle des poetes disparus" вас устроит? [Кружок мертвых поэтов - фр.]

- В конце концов, у нас тут не лингвистический диспут, - согласился Русинский.

- Так вы признаете?..

- Я бы рад, барон. Но все изменилось. Tempora mutantur, и мы мутируем вместе с ними. [Времена меняются - лат.]

- Ничего не меняется с людьми вроде вас. И вроде нас, конечно. Вашу рукопись "Евангелия от Иуды Искариота" мы уже нашли. А ту фальшивку, которую вы всучили господам Розенроту и Булгакову, пусть изучают книголюбы.

- Если говорить более предметно: что от меня требуется?

- Вот это уже деловой разговор! Видите ли, мы могли взять вас голыми руками, без этих путешествий в минувшее. Но - звание обязывает! Мы не большевики.

- Не забывайтесь, барон. Вы гораздо хуже.

Пропустив это замечание мимо ушей, барон сложил кончики пальцев и принялся расхаживать по комнате как школьный учитель перед классом.

- А что думает по этому поводу графиня? - спросил Русинский и посмотрел на Ревекку. Она вздрогнула и отвернула голову.

- Всего лишь дочь раввина, граф, - поправил его Фронтер.

- Я прожил с ней двенадцать лет, - парировал Русинский. - За такой срок любая женщина может требовать поблажек.

Барон махнул рукой. Ему досаждали браки.

В комнате повисла тишина. Свечи разом издали сухой треск и выпустили волнистые полосы дыма. Русинский почувствовал, что чувства становятся сильнее его.

- Можете меня убить, - сказал он. - Лишить сознания. Все равно. Барон, я говорю вполне серьезно. Вы не самостоятельны. Вы - марионетки с мозгами.

- Итой мен протиста Хаос генэт, - пожал плечами Фронтер. [Хаос был зарожден прежде всех вещей - греч., из поэмы Гесиода "Теогония", 1.166]. Все вышло их Хаоса, и все вернется в Хаос. Речь не об этом. Речь о том, что лучше буть марионеткой с мозгами, нежели без мозгов. Никто не самостоятелен. Кроме, конечно, Причины, породившей весь этот мир.

- Проще говоря: когда вы видите кукловода и ясно понимаете, что он прав, вы перестаете быть марионеткой, - добавил Жак де Молэ. - Это ведь ваша сентенция, граф. Еретическая, на мой взгляд.

- А вы, стало быть, считаете себя воплощением понимания? - спросил Русинский.

- Напрасно вы так агрессивны, сударь, - встрял Фронтер. - Даже самый умный человек, даже все умные люди планеты, если б они вдруг объединились одной идеей, не станут воплощением ума. Мы все - части часть, как сказал небезызвестный вам душка Гоэте. В каком-то смысле мы - батальон полка, а насчет командования дивизией невозможно помыслить. Вы понимаете?

- Еще бы граф не понимал, - заметил аббат. - Он тридцать шесть лет прожил в лагере социализма, при этом ничего не помня о своей роли в его создании.

- Подумайте, мой друг, - весьма проникновенно заговорил Фронтер, - я взываю не столько к вашему разуму, который слишком замусорен этим вашим воплощением, но к тому вечному, что тянется сквозь века. Ведь можно пройти по жизни точно бодхисатва, шаг за шагом, день за днем наблюдая смерть иллюзорного мира, смерть во веки веков. Но как-то раз - дело было при Людовике Красивом на пасхальной мессе - я окинул взором стоявших вокруг женщин, таких прекрасных, вызывающе прекрасных в нежности и похоти своей, я посмотрел на благородных кавалеров, равно готовых пролить слезу альковной и небесной благодати, и ни в одном человеке, сударь, я не заметил желания сжаться в духовную первооснову, и бросить все, что есть земная жизнь, такая лживая, но отнюдь не ложная; я подумал, что доктор Фауст был просто глупцом, ибо все, чего он так жаждал, было рядом с ним, и что Иисус Назарей не вынес взятой на себя тяжести, ведь жизнь - страстная жизнь, пусть даже осиянная светом истины - суть неизбывное бремя, и отказавшись от коррекций Сатаны, он выбрал только миг, иначе - сдался; но если мы забудем о покаянии и капитуляции, если врежемся в судьбу мира и будем последовательны, тогда все, абсолютно все будет работать на нас. Вы вспоминаете, граф?

- Вы всегда были скорее поэтом, барон, нежели философом. И скорее идиотом, нежели поэтом. Да, я произнес когда-то эти слова, но речь была о другом.

- Ну что же... Я польщен даже таким ответом. У вас ровно три часа на обдумывание. Затем мы приступим ко второй части нашего, простите за вольность, марлезонского балета.

Барон щелкнул пальцами. Двое амбалов отперли дверь снаружи, выпустили всех присутствующих и заперли вновь. Русинский остался один.