«Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии 1945–1949 - [23]
Когда комендатуры начали успешно осваивать азы правильного оккупационного поведения и все активнее защищать немцев, оказалось, что такое заступничество некоторые солдаты и офицеры строевых частей ГСОВГ воспринимали чуть ли не как глупую тыловую выдумку или каприз начальства. Спустя полгода после капитуляции Германии задержанные нарушители порядка обвиняли работников комендатур: «Вы – тыловики, всю войну задницу грели, а теперь немцев защищаете»211. Защищать врагов даже после окончания войны, по их мнению, было последним делом. Подобные настроения всплывали из глубин подсознания сержантов и солдат и даже провоцировали открытое несогласие с приговорами военных трибуналов: «…это неправильно, что нас, победителей, судят за немецкое добро. Им немецкого добра жалко, так всех можно пересудить»212; «…немцы творили во время войны большие зверства, а сейчас мы проявляем о них большую заботу»213.
Офицеры военных комендатур антинемецкие настроения старались не демонстрировать. Знали, что начальство не одобрит. Тем интереснее проследить их реакцию на «отрицательные проявления». В декабре 1945 года два офицера-коммуниста военной комендатуры города Хемниц, напившись пьяными, выехали ночью в ближайшую деревню, чтобы «купить» свинью ко дню рождения. Бауэр, а он оказался местным бургомистром, продать свинью отказался. Тогда офицеры его избили. Оба были задержаны. Одному объявили выговор, инициатора исключили из партии. Виновники инцидента были преданы суду офицерской чести. Один из участников суда заявил: «Нельзя портить жизнь и честь офицера из-за каких-то паршивых немцев, с которыми нам особенно стесняться нечего». Сослуживцы, писал автор донесения, дали отпор этому «защитнику»214. Подобные эпизоды, по мнению политработников, должны были иллюстрировать вытеснение антинемецких настроений верными оккупационными мыслями. Мы бы предположили, что в действительности сотрудники комендатур за полгода оккупации научились говорить «правильные» слова, публично демонстрируя те реакции, которые от них требовало начальство. Но далеко не всегда эта демонстрация была искренней.
В феврале 1946 года во всех комендатурах изучали информационную записку председателя Военного трибунала ГСОВГ о разоблачении немецкой диверсионно-террористической группы в городе Апольде. Руководство СВАГ ожидало от подчиненных понимания случившегося и «бдительности в отношении немецких организаций». Однако эта благая цель была достигнута не без побочных эффектов. Прозвучали «высказывания особого порядка»: «Мы очень много нянчимся с немцами, они все враждебны нам и для них надо устанавливать такой режим, какой они устанавливали в оккупированных ими советских районах»; «…немецкую молодежь надо всю забрать из Германии. Пускай восстанавливают наши города и деревни, тогда они не будут заниматься диверсиями»215.
Подобные настроения объяснялись не только военными воспоминаниями. На старые обиды и подозрения накладывались впечатления от «остаточной» нацистской агитации и стремления немецких обывателей снять с себя ответственность за войну, остаться в стороне. Что говорить об обычных немцах, если, к примеру, каждый второй участник собрания антифашистской молодежи города Варен был уверен, что войну начала Россия216. В первые месяцы после капитуляции, да и позднее многие немцы, как считали сотрудники отделов информации и политотделов СВАГ, не столько сожалели о содеянном в Европе и России, сколько болезненно переживали поражение, больше обвиняли Гитлера в проигрыше войны, чем в военных преступлениях.
Эти переживания, сопровождавшиеся скрытой неприязнью к «советским», сваговцы могли видеть воочию. Достаточно было понаблюдать за реакцией немцев на советские фильмы о войне. Когда в августе 1945 года в городе Флеа показывали фильм «Взятие Берлина», настроение большинства немецких зрителей было подавленным. Их утешило только поведение фельдмаршала Кейтеля: «Он хорошо себя держал, он был очень горд при подписании капитуляции». Зрители возмущались: «Как могут некоторые немцы смеяться, когда наши солдаты вылезают из подвалов Берлина? Мы выиграли бы войну, если бы сразу покончили с Англией и потом уже пошли на Россию»217. Сваговцы настороженно восприняли тот факт, что точно так же реагировали на «Взятие Берлина» рядовые члены вроде бы просоветских партий – КПГ и СДПГ.
Во время демонстрации в саксонском городе Ауэ в феврале 1946 года другого советского фильма, «Парад Победы», некоторые немцы заплакали, увидев на экране, как советские бойцы, «проходя мимо мавзолея, волокут немецкие знамена и бросают их у подножия правительственной трибуны»218. «Демонстрация военных фильмов, – сообщали в апреле 1946 года из Тюрингии, – действует на немцев удручающе, после таких фильмов немцы уходят раздраженными и сердито озираются на русских». На кинофильме «Сталинград» только половина зала досиживала до конца, да и то уходила «с заплаканными глазами и с подавленным настроением»
