Маленький Лёша и большая перестройка - [4]

— Убью Щепочкину, — свирепым голосом произнесла моя подруга Юля, узнав, что та звонила нам и рассказала о смерти учителя.

У Юли самой через полтора месяца умрёт муж, молодой писатель-фантаст Гена Фадеев. И мне никто об этом не сообщит. И между похоронными хлопотами Юля найдёт силы и время на то, чтобы сшить Лёше марлевые подгузники, забежит к нам, чтобы их передать, и мы ничего друг другу не скажем. Рождение и смерть граничат с запредельным, а его словами не выразишь. Грандиозное не разменяешь по мелочам. Мне не нужно было ни от кого узнавать, что и когда случилось с Геной. С первыми же схватками я очень остро почувствовала, что именно сейчас, в это самое время, он умирает. Это почти мистическое знание присутствовало во мне вопреки моей воле и желанию, и как потом оказалось, действительно, между смертью Гены и рождением Лёши оказалось всего несколько часов — как раз тех, что длились роды.

Помимо странного чувства, что умирает Гена, я явственно ощущала присутствие своей умершей мамы и, как ни странно, отца, который принёс нам больше бед и горя, чем радости. Думать о нём в эти часы мне меньше всего хотелось — ничего хорошего от него мы не ждали. Мама и отец словно стояли на краю моего сознания, вместе, ничего не говорили, не двигались, просто присутствовали, и будет неверным сказать, что это мне как-то помогало, отнюдь, но сам факт этого присутствия впечатался в мою память. Мне кажется, что мистическая составляющая тех часов, была неким моментом истины, когда связь поколений восстанавливается даже вопреки нашему собственному желанию.

6

Акушерка показала мне маленькое сморщенное тёмно-фиолетовое, как у эфиопа, тельце. Мама когда-то рассказывала, что когда ребёнок рождается, то о его жизнеспособности судят по тому, сам он закричит или его придётся предварительно отшлёпать, и только когда закричит, его показывают матери. Тёмно-фиолетовое тельце не шевелилось, не открывало глаз и не издавало ни звука, и я решила, что малыш умер. «Зачем она его показывает?» — подумалось мне.

— Кто у нас родился? — спросила акушерка, продолжая держать неподвижного фиолетового младенца у меня на виду. — Мальчик или девочка?

«Какая разница?» — удивилась я. Соображать после родов было трудно, всё казалось не совсем реальным, как после наркоза, но разумная мысль, что раз акушерка демонстрирует ребёнка, значит, он, всё-таки, скорее жив, чем мёртв, всё-таки прокралась в моё сознание.

— Почему он молчит? — на всякий случай спросила я.

— Мальчик или девочка? — проигнорировав мой вопрос, настаивала акушерка. Наверное, это была её профессиональная фишка — убедиться, что роженица что-то соображает, если может сфокусироваться и определить, кто родился: сын или дочь.

— Почему он молчит? — упрямо повторила я и тут же озвучила своё подозрение. — Он вообще-то живой?

Тут она, видимо, что-то поняла, потому что ущипнула малыша, и тогда он не заплакал, а как-то странно закряхтел и вновь замолк.

— Мальчик или девочка? — в третий раз спросила акушерка.

Мне это по-прежнему казалось совершенно не важным.

— А можно что-нибудь сделать, чтобы он не молчал? — вопросом на вопрос ответила я. — С ним всё в порядке?

Оказалось, что не всё. Пуповина затянулась у малыша на шее петлёй (а чего стоило всю беременность не поднимать рук, чтобы этого избежать!), и у него возникли сложности с дыханием. Акушерка унесла его в кислородный «аквариум», и после этого мне три дня о нём ничего не сообщали. Всё-таки странная была практика у наших послеродовых отделений — держать мать в неведении о состоянии здоровья собственного ребёнка.

1 неделя

И вот наконец Лёша дома. Да, у малыша уже есть имя, из-за него на нас обижается сестра Ивана — почему, мол, назвали Алексеем, когда ни в вашем, ни в нашем роду никого с таким именем не было? Назвали бы Михаилом в честь дяди Миши… Но хоть решение пришло и в последний момент, мы твёрдо решили — сына будут звать Лёшей. Хорошее, доброе имя. Никогда — ни в жизни, ни в литературе — не встречались плохие люди, которых зовут Алексеями.

Решение было внезапным, так как мы ждали девочку. Хотели мальчика, но были уверены на все сто, что родится девчонка. Сперва мне приснился сон, и там кто-то назвал имя для дочки — Радость. Понравилось, но звучало чудно. Глянули в словаре и удивились — есть, и вправду есть такое имя. Решили, что так тому и быть — если на свет появится девочка, назовём её Радостью. Сначала ещё не были уверены, а потом врач, делающий УЗИ, на вопрос «Как он там прыгает?», — уверенно ответил:

— Если и прыгает, то не он, а она…

А Лёша взял и всех перехитрил, оказался пацаном. Совещались коротко. Ближайшие к Радости мужские имена: Радомир и Радимир. Вроде, почти то же самое, да мы морщились — как-то не так звучит, нет в этих именах волшебства, солнечности. А тут и Юля Фадеева подошла и сходу отвергла оба варианта.

— Да вы что? — сказала она. — Пойдёт в школу — будут обзывать «Радик-гадик». Не стоит.

И тогда мы решили, что никакого другого варианта, кроме имени Лёша, для нас не существует.

Привезли мы это завёрнутое, как капуста, в гору одеял чудо-юдо домой, положили на стол, распаковали, и оказалось оно тощим и страшненьким, хаотично машущим ручками и ножками, и пугало оно нас измазанными зелёнкой пупком и ноготками. Что делать дальше? Мы не знали. Вся теория из сознания выветрилась, и если бы не подошла подруга Гуля, не показала свой фирменный способ пеленания, не объяснила, что и как — мы бы, наверное, распаниковались…