Маленький человек из Опера де Пари - [5]

Молитва была прервана пируэтами двух балерин: одна щеголяла в костюме шотландки, вторая — испанки.

— Вот ведь разоделись, коровы! — проворчал маленький человек, разъярившись еще и от того, что вспомнил о своем задании: он должен доставить «этой бесстыднице русской приме» подарок от «этого кретина Ламбера Паже».

Миновав владения хореографа и хормейстера, Мельхиор Шалюмо изобразил на лице безмятежное благодушие. Скромной манерой держаться с нужными людьми, вежливыми речами, усердием и расторопностью он снискал себе репутацию человека надежного и исполнительного и был намерен всячески ее блюсти. При этом Мельхиор знал, что служит постоянной мишенью для зубоскальства, и умел при необходимости держать свои чувства при себе, скрывая истинную натуру. В глубине души он уподоблял себя королевскому шуту, ибо шуты за ужимками и показной готовностью терпеть унижения таят хитрость и коварство.

С самого детства его принимали за полудурка, поскольку людям свойственно мерить ум по росту. Он глотал обиды, обуздывал гнев и в мечтах казнил насмешников тысячей страшных способов. Уж он им еще напомнит, что двое коротышек, Наполеон и Александр Македонский, в свое время создали империи, и докажет, что Мельхиор Шалюмо ничем не хуже!..

Остановившись у первой артистической уборной, человечек постучал и крикнул:

— Мадемуазель Вологда! Вам посылка!

Из-за двери послышались приглушенный смех, скрип стула. Створка приоткрылась, и ее изнутри подпер ногой мужчина в расстегнутой рубашке. Лет тридцати, стройный, с правильными чертами лица, длинные волосы в беспорядке. Озорные искорки в глазах лишь прибавляли ему шарма.

— Стой! Кто идет?! — выпалил он, делая вид, что высматривает кого-то в коридоре поверх головы Мельхиора. — Куда вы подевались? Эй, кто здесь?

— Я к мадемуазель Вологде, — сказал Мельхиор Шалюмо.

— А? Кто это говорит? Слышу, но не вижу.

— Это я…

— Кто — «я»? Вы где? Ольга, помоги же мне его найти!

— Перестань, Тони, — прозвучал из гримерки женский голос.

Мужчина опустил глаза и разыграл удивление, смерив Мельхиора Шалюмо взглядом во весь его невеликий рост:

— И кто же ты, прекрасный незнакомец?

Маленький человек вздрогнул, как от удара, но смолчал. Он давно усвоил, что лучше всего людской жестокости противостоит притворное смирение.

— Прочь, недомерок, дама сегодня не принимает.

В щель между косяком и дверной створкой Мельхиор увидел полураздетую Ольгу Вологду, возлежавшую на кушетке, и попытался протиснуться в гримерку, но мужчина по имени Тони заступил ему дорогу;

— Кыш отсюда, Чик-Чирик!

Перед мысленным взором маленького человека одна за другой вставали картины мести: вот красавчик вопит под колесами молочного фургона, вот он падает в оркестровую яму, а вот растворяется в воздухе, испив колдовского зелья… Детское воображение Мельхиора питалось фантастическими образами и ситуациями, заимствованными безо всякого осмысления из театральной вселенной. Он вытянулся на цыпочках. Жалкие сто тридцать сантиметров роста вынуждали его вечно задирать подбородок, и от этого все время болела шея.

— Мне поручено…

— Дай сюда!

— Нет, я должен передать посылку из рук в руки! — воспротивился Мельхиор.

— А это чем тебе не руки? — хмыкнул красавчик, сунув ладони ему под нос, и выхватил сверток. — О, пралинки! Прелесть какая. А от кого?

— От завсегдатая Опера.

— Имя-то у него есть, у завсегдатая?

— Месье Ламбер Паже, — слащаво осклабился человечек.

— Ах, этот скряга! Ольга, ты слышишь? Господин неудавшийся финансист разорился на пралинки — очень диетическое лакомство, как раз для твоей фигуры!

— Тони, прекрати эту дурацкую игру! Иди сюда, мне холодно.

— Долг зовет! — подмигнул красавчик Мельхиору. — А ты прогуляйся пока, мелочь пузатая.

Дверь захлопнулась. Человечек сжал кулаки. Маленькое тело сотрясала дрожь, в груди поднималась волна ярости, взор застила багряная пелена.

— Господи, спаси и помилуй… — зашептал он. — Ты, Тони Аркуэ, еще не знаешь, кто я такой… а я… я…

В ночь с 28-го на 29 октября 1873 года яркий свет озарил здание между улицами Ле-Пелетье и Друо, временно приютившее Парижскую оперу. Некоторые потом уверяли, будто слышали, как взорвался газопровод. Другие склонялись к мнению, что огонь вспыхнул по недосмотру на складах декораций или в костюмерных мастерских. Мельхиор Шалюмо, в ту пору двадцати трех лет, так и не смог докопаться до истины. Зато в его памяти навсегда запечатлелась картина: острые языки пламени тянутся к ним со всех сторон, а они бегут между рядами костюмов из «Фауста» Гуно. Ничтожность своего положения Мельхиор, в те времена подсобный рабочий сцены, восполнял блестящим знанием территории и непревзойденной ловкостью в фальсификациях, сделавшей его обладателем дубликатов всех ключей. Да, он отчетливо помнил себя в конической шляпе Мефистофеля, помнил, как веселился, гримасничая и кривляясь перед девочкой, как та пугалась и ахала от неподдельного ужаса. Приплясывая вокруг маленькой балерины, Мельхиор выжидал момента коснуться ее, а то и обнять, ведь это было бы так просто, он всего на пару сантиметров выше… Ему помешал огонь…

Совсем рядом загрохотало — обрушились доски, и человечек будто вынырнул из омута, застрял на миг между прошлым и настоящим, а потом вернулся к реальности. Суматоха в сознании улеглась, огненно-алые миражи воспоминаний выцвели, утихли отголоски давней истории.