Маленький человек из Опера де Пари - [104]

Виктор, обнаружив, как потяжелели, удвоившись в объеме, груди жены, был приятно удивлен. Однако пыл его быстро угас: все внимание Таша теперь принадлежало дочери. Мужу она тоже старалась уделять время, но времени отчаянно не хватало. «Просто нужно пережить тяжелый период, старина», — философски повторял себе Виктор. Впрочем, он был без ума от маленькой Алисы и ни за что на свете не стал бы требовать от жены сократить период кормления грудью.

Он склонился над дочерью. Какие мысли бродят в этой крошечной головке? Какие чувства таятся в сердечке? На кого она будет похожа, когда подрастет? Суждено ли ему быть рядом с ней, чтобы подмечать все изменения, происходящие в человечке в пору взросления?

На первый план вышли более прозаичные вопросы. Каким образом столь малому существу удается издавать столь пронзительный рев? Когда можно будет перестать объедаться снотворным на ночь, чтобы проспать несколько часов спокойно?..

Вдруг на плечо Виктора легла чья-то рука, а под нос ему сунули визитную карточку. Он машинально взял ее и прочел:

МОРИС ЛОМЬЕ

живописец

Специализация: портреты новорожденных

и сцены крещения

— Ломье?! Что это значит?.. — Виктор поднял голову: перед ним стоял старый знакомец в бархатном костюме и черной широкополой шляпе.

— Легри! Вот уж не ожидал вас встретить! Это чей карапуз, ваш? И твой? — последний вопрос Морис Ломье с улыбкой адресовал Таша, но та отвернулась с таким видом, будто они не знакомы.

— Неужто вы потеряли интерес к рыбацким лодкам и закатам на озере Бурже? — осведомился Виктор, еще раз поглядев на визитную карточку.

— Представьте себе, да. До смерти надоело малевать открытки и наблюдать, как Мими превращается в мещанку, которую интересуют только шляпки с перьями и покупка мебели в кредит у Дюфайеля. После эпических скандалов мы пришли к компромиссу: она перестает опустошать наш кошелек, а я берусь запечатлевать на холстах представителей рода людского.

— На мой взгляд, младенцы гораздо ближе к лягушкам, чем к Homo sapiens, — задумчиво сообщил Виктор.

— Пóлно вам! Младенец — это обещание стать человеком, в нем заключено столько задатков и возможностей!

— И еще это обещание выплатить ваши кредиты у Дюфайеля, — хмыкнул Виктор. — Такая возможность!

— Мой дорогой Легри, вы совсем не романтичны, зато честны. В любом случае моя идея заняться портретами новорожденных сулит неплохой доход, несмотря на конкуренцию со стороны фотографии. Раз уж вы стали отцом, мой талант в полном распоряжении…

— Моей дочери? Нет уж, благодарю вас. Не забывайте, что я фотограф-любитель, а Таша — не менее одаренный художник, чем вы.

— Полагаю, обращаться с тем же предложением к вашей сестрице, вон той чернокудрой Венере, нет смысла, — вздохнул Морис Ломье. — А ведь когда-то она поддалась моим чарам… Пойду-ка я, пожалуй, пока ее муженек, ваш доблестный напарник, не испепелил меня взглядом. Честь имею, Легри! — Живописец приподнял шляпу и направился к компании кумушек, ахавших от умиления вокруг пухленькой девчушки с белокурыми кудряшками.

Девчушка была полной противоположностью Дафнэ — та, стройненькая, с прямыми черными волосами, заплетенными в косичку, походила на маленького индейца. Сейчас она как раз затеяла исполнить боевой танец охотников за скальпами вокруг коляски спящего братика, и Эфросинья поспешно увела ее гулять по аллеям Люксембургского сада. Они похихикали над мальчишкой с огромным соломенным чубом — считалось, что такая прическа защищает детей от удара лбом при падении — и остановились у тележки мороженщика. Пока Дафнэ лакомилась лимонным шербетом, подставляя ветру игрушечную целлулоидную мельницу, бабушка разглядывала прохожих. Она даже подскочила, завидев красотку в капоре и платье из органди, украшенном букетиками фиалок. Красотка вышагивала под ручку с упитанным господином гораздо старше ее. Черный костюм, нарукавная повязка, антрацитовый цилиндр и галстук свидетельствовали о том, что господин носит траур.

— Ой батюшки, Иисус-Мария-Иосиф, это ж та бесстыдница, княгиня, понимаете ли, голышом перед всем честным народом выступавшая! Срам-то какой — подцепила благородного вдовца, подумать только, у него ведь жена заживо сгорела, не прошло и трех месяцев. Ох какой страшный пожар был на том Благотворительном базаре, а погибли-то в основном женщины — мужчины к выходу ломились не разбирая дороги, по головам шли, тростями размахивали, прокладывая путь, шкуру собственную спасая! — разворчалась Эфросинья, стараясь не замечать ироническую улыбку Эдокси Максимовой, которая конечно же тоже ее узнала.

— Баба Фосинья, ты со мной говолишь? — спросила Дафнэ.

— Нет-нет, золотко, это я сама с собой. Пойдем посмотрим на парусные лодочки.

Эдокси между тем сказала своему спутнику, Станиславу де Камбрези, что ненадолго отлучится, и величественно направилась к фонтану Медичи. Она только что установила местонахождение того, кого разыскивала взглядом с тех пор, как увидела старую ведьму, гуляющую с внучкой.

По счастью, Виктор, наблюдавший, как Таша заботливо протирает влажной салфеткой лоб и щечки ребенка, заметил княгиню Максимову до того, как на нее обратил внимание Кэндзи, и бросился на перехват.