Маленький человечек - [2]

Шрифт
Интервал

– У меня и квитанции больничной-то нет! – продолжает изворачиваться дикарь.

– Дам записку, и пустят! Ну, будешь рассказывать! – выходит из себя наконец фельдшер. – Иван, возьми его!

И сопротивляющегося дикаря выпроваживают.

Бывают и такие анекдотичные случаи.

Приходит в амбуланс тряпичник.

– Дайте, – говорит он, – лекарства, только скорей – некогда.

А у самого – тиф.

Фельдшер пускается на хитрость.

– Обожди, брат, сейчас получишь! – И сам садится писать отношение в больницу.

Тот начинает ерзать. Догадался, видно.

– Господин фельдшер, мне бы на минуту на двор, – просит он.

– Ступай, только смотри приходи сейчас!

– Сейчас, господин фельдшер!

Проходит час-два. Дикаря нет. Фельдшера начинает мучить совесть.

– Упустил его! Теперь пойдет, ляжет и перезаразит всех.

И, напялив на себя пальтишко, он отправляется в поиски.

Он ищет беглеца по приютам, харчевням и каждого встречного опрашивает:

– Видали вы такого-то?

– Нет! – отвечают ему.

– Если увидите его, тащите ко мне!

Но напрасно! Точно провалился человек. А, глянь, через день-два в приюте сразу заболели еще трое тифом.

Совесть начинает мучить сильнее честного фельдшера. Он инстинктивно чувствует и догадывается, откуда исходит зараза.

– Надо во что бы то ни стало, – решает он, – изловить беглеца!

– Вы кого, господин фельдшер, ищете?! – подворачивается ему бойкий стрелок.

– Рыжего, Петрова!

– Да он на море ракушки ловит! Идемте!

Фельдшер идет с ним.

И что же?! Сидит себе этот самый Петров с повышенной температурой на набережной, свесил над водой свои босые ноги и чистит длинным крючком сваю. [2]

А возле него – шапка с ракушками.

– Наконец-то нашел тебя! Ах ты, разбойник! – восклицает фельдшер.

А тот как вскочит, как бросится вдоль мола к эстакаде.

– Держи его! – кричит фельдшер.

Рыжий летит, перепрыгивая через тюки, бочки с канифолью и ящики, вырываясь из дружеских объятий, простираемых ему по пути усатыми стражниками и гогочущими биндюжниками. Но под эстакадой его задерживают.

И берут раба божьего Петрова, усаживают его в дрожки и увозят в больницу.

Фельдшер после этого вздыхает свободнее…

Больше всего возни фельдшеру с повторными.

Вы имеете понятие о повторных?

Если вы поранили, например, палец, вы идете к врачу. Врач делает вам перевязку. Несколько перевязок, и вы застрахованы от гангрены.

В порту не то.

Является в амбуланс дикарь и стонет. У него на ноге – рана.

Фельдшер тщательно промывает ее, накладывает повязку и говорит:

– Приди завтра.

– Ладно!

Но дикарь целый месяц не кажет носа. Он наконец является.

– Как рана?

– Ой!…

Фельдшер обнажает ее и видит сильное нагноение. Ногу от нагноения даже вздуло.

Фельдшер опять промывает рану и накладывает повязку.

Дикарь уходит и к вечеру, выпив, вываляется в грязи. Повязка сползет и загрязнится. И так без конца.

Вот вам и повторный, вечно перевязывающийся и досаждающий фельдшеру!

И таких повторных в порту масса.

Обилие повторных можно объяснить частью нуждой, частью пьянством.

Впрочем, нужда – главный поставщик повторных.

Дикарь, как бы он ни был болен, работает. Да иначе и нельзя. Кто его кормить будет?

Приходит однажды к фельдшеру с раной на голове угольщик.

Фельдшер, по обыкновению, промывает ее и накладывает повязку.

– Василий Неоныч! – просит больной.

– Что?!

– Нельзя ли полегче повязку-то?!

– Как?! Ведь надо, чтобы воздух не проходил.

– Да вы, право, легче! А то меня не возьмут на работу! Больной, скажут!

– Хорошо! Я легко перевязал, только будь завтра! Слышишь?!

– Слышу!

Но он приходит не завтра, а через месяц.

– Ну-ка, покажи свою голову.

Угольщик показывает. И о ужас! Форменная рожа

у него на голове. Она захватила всю волосяную область и ползет на лицо и шею.

Надо видеть фельдшера за работой, в амбулансе.

Как он возится с больным! Он обмывает ему грязную, черную, пять лет, быть может, не мытую ногу, скоблит ее, пока не покажется человеческая кожа и не обнаружит страшную, шириною в кулак, язву.

И, дезинфицируя ее, он приговаривает:

– Говорил, будет худо, а ты не слушал. Помни, пропадет твоя нога, останешься ты калекой. Будь человеком и явись завтра! Я переменю повязку. Я ведь, чудак ты человек, для твоей же пользы.

От него фельдшер переходит к другому больному.

– Вот тебе порошки. Наведайся-ка ко мне денька через два.

– Что тебе? – спрашивает он третьего.

– Мне бы хинину, Василий Неонович.

– Как?! Я ведь тебе дал вчера хинину!

– Да у меня украли его.

– И вечно у тебя крадут! На! Смотри, чтобы это в последний раз!

Порт, как видите, обширная больница. Ходячая.

Ходят себе здесь люди и в снег, и в дождь, кто с острым воспалением кишок, легких, кто с плевритом, кто с тифом и инфлюэнцей.

И живут они!

«Маленький человечек» нередко над этим задумывается. Как понять, например, такое явление?!

Взял он раз больного и измерил его температуру. У больного оказалось тридцать девять градусов с чем-то.

Больной, как водится, отправить себя в больницу не дал. И фельдшер махнул на него рукой.

– Не набросить же на него аркан и волочить его в больницу.

Через несколько недель фельдшер встречает его.

Тот смеется, бодрый, веселый такой, и как гаркнет:

– Здравия желаем!

– Что за оказия?! Ты?! Сидоров?! – делает большие глаза фельдшер.


Еще от автора Лазарь Осипович Кармен
Человек в сорном ящике

В Одессе нет улицы Лазаря Кармена, популярного когда-то писателя, любимца одесских улиц, любимца местных «портосов»: портовых рабочих, бродяг, забияк. «Кармена прекрасно знала одесская улица», – пишет в воспоминаниях об «Одесских новостях» В. Львов-Рогачевский, – «некоторые номера газет с его фельетонами об одесских каменоломнях, о жизни портовых рабочих, о бывших людях, опустившихся на дно, читались нарасхват… Его все знали в Одессе, знали и любили». И… забыли?..Он остался героем чужих мемуаров (своих написать не успел), остался частью своего времени, ставшего историческим прошлым, и там, в прошлом времени, остались его рассказы и их персонажи.


Пронька

В Одессе нет улицы Лазаря Кармена, популярного когда-то писателя, любимца одесских улиц, любимца местных «портосов»: портовых рабочих, бродяг, забияк. «Кармена прекрасно знала одесская улица», – пишет в воспоминаниях об «Одесских новостях» В. Львов-Рогачевский, – «некоторые номера газет с его фельетонами об одесских каменоломнях, о жизни портовых рабочих, о бывших людях, опустившихся на дно, читались нарасхват… Его все знали в Одессе, знали и любили». И… забыли?..Он остался героем чужих мемуаров (своих написать не успел), остался частью своего времени, ставшего историческим прошлым, и там, в прошлом времени, остались его рассказы и их персонажи.


К солнцу

Кармен Л. О. (псевдоним Лазаря Осиповича Коренмана) [1876–1920] — беллетрист. Первые очерки и зарисовки К. освещали быт одесских портовых 'дикарей' — люмпенпролетариев, беспризорных детей, забитых каменеломщиков и т. д. Оживление революционного движения в начале 900-х гг. вызвало в демократических кругах интерес к социальным 'низам', и написанные с большим знанием среды и любовью к 'отбросам общества' очерки К. были очень популярны одно время. Рассказы первого периода творчества К. написаны под сильным влиянием раннего Горького.


Мама!

В Одессе нет улицы Лазаря Кармена, популярного когда-то писателя, любимца одесских улиц, любимца местных «портосов»: портовых рабочих, бродяг, забияк. «Кармена прекрасно знала одесская улица», – пишет в воспоминаниях об «Одесских новостях» В. Львов-Рогачевский, – «некоторые номера газет с его фельетонами об одесских каменоломнях, о жизни портовых рабочих, о бывших людях, опустившихся на дно, читались нарасхват… Его все знали в Одессе, знали и любили». И… забыли?..Он остался героем чужих мемуаров (своих написать не успел), остался частью своего времени, ставшего историческим прошлым, и там, в прошлом времени, остались его рассказы и их персонажи.


Женщина-красноармеец

Кармен Л. О. (псевдоним Лазаря Осиповича Коренмана) [1876–1920] — беллетрист. Первые очерки и зарисовки К. освещали быт одесских портовых 'дикарей' — люмпенпролетариев, беспризорных детей, забитых каменеломщиков и т. д. Оживление революционного движения в начале 900-х гг. вызвало в демократических кругах интерес к социальным 'низам', и написанные с большим знанием среды и любовью к 'отбросам общества' очерки К. были очень популярны одно время. Рассказы первого периода творчества К. написаны под сильным влиянием раннего Горького.


Сорочка угольщика

В Одессе нет улицы Лазаря Кармена, популярного когда-то писателя, любимца одесских улиц, любимца местных «портосов»: портовых рабочих, бродяг, забияк. «Кармена прекрасно знала одесская улица», – пишет в воспоминаниях об «Одесских новостях» В. Львов-Рогачевский, – «некоторые номера газет с его фельетонами об одесских каменоломнях, о жизни портовых рабочих, о бывших людях, опустившихся на дно, читались нарасхват… Его все знали в Одессе, знали и любили». И… забыли?..Он остался героем чужих мемуаров (своих написать не успел), остался частью своего времени, ставшего историческим прошлым, и там, в прошлом времени, остались его рассказы и их персонажи.


Рекомендуем почитать
Месть

Соседка по пансиону в Каннах сидела всегда за отдельным столиком и была неизменно сосредоточена, даже мрачна. После утреннего кофе она уходила и возвращалась к вечеру.


Симулянты

Юмористический рассказ великого русского писателя Антона Павловича Чехова.


Девичье поле

Алексей Алексеевич Луговой (настоящая фамилия Тихонов; 1853–1914) — русский прозаик, драматург, поэт.Повесть «Девичье поле», 1909 г.



Кухарки и горничные

«Лейкин принадлежит к числу писателей, знакомство с которыми весьма полезно для лиц, желающих иметь правильное понятие о бытовой стороне русской жизни… Это материал, имеющий скорее этнографическую, нежели беллетристическую ценность…»М. Е. Салтыков-Щедрин.


Алгебра

«Сон – существо таинственное и внемерное, с длинным пятнистым хвостом и с мягкими белыми лапами. Он налег всей своей бестелесностью на Савельева и задушил его. И Савельеву было хорошо, пока он спал…».