Маленький Большой Человек - [31]

Отбросив гаденькую мысль, что Маленький Медведь честно заработал столь геройский конец, я прыгнул на кроу.

Он, надо сказать, до этого меня просто не замечал, наверное думал, что шайен беседует с настоящим волком. И нечего улыбаться, краснокожие очень серьезно относятся к подобным вещам.

И что на меня тогда нашло? До сих пор не знаю. Индеец оказался настоящим гигантом, и я лез по нему, как по дереву, а когда оказался наверху, подумал о том, о чем стоило бы подумать чуть раньше: а дальше что? Застрелить этого сукина сына из лука? С такого расстояния — бред чистой воды, к тому же лук я где-то обронил. Ударить ножом? Но он там, под складками волчьей шкуры, да и руки заняты…

Кроу между тем отнюдь не сидел и не ждал, пока я что-нибудь придумаю. Гигант просто встал и тряхнул плечами, а я как куль с мукой грохнулся вниз, ударился при падении подбородком о собственное правое колено и отключился.

Через мгновение я пришел в себя, но острый кончик его ножа уже надрезал мне кожу над правым ухом и медленно продвигался к затылку. Я дернулся от боли, и нож царапнул по кости. Ну и отвратительный же это был скрежет, доложу я вам, от него у меня по всему телу пробежала дрожь и замерла где-то в районе промежности.

Теперь пару слов о моих волосах. Они, конечно же, отросли с тех пор, как я попал к шайенам, но все равно были много короче тех, что носят индейские мальчишки. Мои к тому же чем-то напоминали колючую проволоку: еще месяц, и я бы выглядел не как белый и не как индеец, не как парень и не как девчонка, а как брюхо козла, которого протащили этим самым брюхом по свежему навозу, причем с сохранением запаха и цвета. Кстати о цвете, чем дольше волосы не моешь, тем темнее они становятся, а жир разных съеденных мною животных придал им еще и легкий зеленоватый оттенок. Это оттого, что я расчесывал их пятерней, отбрасывая назад всякий раз, как они лезли мне в глаза.

Так вот, тот кроу, удивленный, видимо, непривычной для урожденного шайена длиной волос, на секунду замешкался.

Эта пауза в скальпировании отвлекла меня от слепящей боли. Голова гудела так, словно с нее снимали не кожу, а спиливали всю макушку, в ухо натекла горячая кровь… Я не мог скинуть с себя врага, никакого оружия у меня не было… Маленький Медведь, как я успел заметить, валялся бездыханным на песке, остальные шайены сейчас в засаде и помочь не смогут, а если я подниму шум, это насторожит весь вражеский лагерь и приведет лишь к смерти моих друзей. И тут я с потрясающей ясностью, какая бывает разве что перед смертью, осознал, зачем Старая Шкура рассказывал нам, мальчишкам, о том, как Маленький Человек в одиночку воевал со снейками. Он знал, что рано или поздно это пригодится каждому из нас. И теперь я просто не мог позволить какому-то там кроу так обращаться с Человеком!

Я весь напрягся и стиснул зубы.

— Назестаэ! — прошипел я, что означало: «Я — шайен!»

Уверяю вас, это произвело ничуть не меньше впечатления, чем если бы я издал громогласный боевой клич, чего, по приведенным выше соображениям, делать было никак нельзя.

И знаете что случилось? Кроу отдернул нож, сел на корточки и в изумлении прикрыл свой рот ладонью левой руки. Думаете, я его испугал? Ничуть не бывало. Он даже не понял, что я сказал, ведь кроу и шайены говорят на разных наречиях. Все гораздо проще: возясь с моим скальпом, он случайно стер с моего лба черную краску, сделанную из сажи и бизоньего жира, и теперь на нем сияла широкая белая полоса. Справившись с удивлением, кроу обратился ко мне по-английски:

— Маленький белый человек! Кроу — бедный дурак! Ха, ха, ты ловко одурачил кроу! Ты голоден?

Если он чего и испугался, так это того, что мог меня обидеть. Кроу просто боготворят бледнолицых, и он искренне собирался забрать меня в свой лагерь. В том, что случилось, не было его вины, и этот парень навсегда останется на моей совести. Позже я узнал, что той ночью он просто шел куда-то по своим делам и чисто случайно наткнулся на нас с Маленьким Медведем. А дальше он поступил так, как поступил бы на его месте любой другой индеец, повстречавший в темноте двух врагов и не знающий, сколько их еще сидит в окрестных кустах. Но тогда мне не было это известно, но даже если бы и было, что могло это изменить? Времени оставалось в обрез, объяснять ему что-либо вряд ли имело смысл. Я твердо знал, что никуда с ним не пойду и что не могу ему позволить и дальше говорить столь громким голосом.

Я был обязан убить его. Убить этого глупого добродушного парня. Просто взять и застрелить. В спину. Во время драки волчья шкура слетела с меня, я обрел свободу движений и, быстро обшарив землю вокруг себя, нашел свой лук. Кроу в это время преспокойно наматывал себе на руку поводья шести наших лошадей. С-санк, с-санк, с-санк! — просвистели в воздухе три полосатых стрелы и впились в широкую спину индейца, образовав прямую линию, параллельную позвоночнику. Он взмахнул руками и упал лицом вниз.

Так впервые я лишил человека жизни, и, как бы дико это ни звучало для вас, я был счастлив. Я спасал своих друзей и просто обязан был сделать то, что сделал. Кроме того, тот краснокожий почти что скальпировал меня, у меня до сих пор над правым ухом отметина, можете убедиться. Вся правая сторона лица и шеи была залита кровью — моей горячей, живой кровью, — а голова трещала по всем швам, словно собираясь взорваться изнутри… Это последнее, что я запомнил. Дальше — мрак и тишина.