Маленький Большой Человек - [16]

Вскоре после этого мы прибыли в лагерь шайенов, стоящий на берегу ручья. Селение представляло собой несколько дюжин замаскированных палаток, на лугу за ними паслось около тридцати лошадей. В воде резвилась орава хихикающих бронзовых ребятишек, которые плескались и брызгались, нападая друг на друга. Несколько молодых воинов сидели кружком на берегу, степенно куря трубки; вокруг суетились скво. Две девицы тащили к палаткам бизонью шкуру, полную сухого помета того же животного. Дров в прерии, прямо скажем, немного, и бизонье дерьмо — единственное топливо. Остальные молодые женщины таскали воду, скребли шкуры, шили мокасины и куртки, мяли ягоды, короче говоря, занимались работой, на которую каждая индианка обречена от рассвета и до заката, когда ее мужчина, отложив в сторону трубку и лук, отправляется делить с нею ложе.

Мы спустились к ручью, и никто не обратил на нас ни малейшего внимания, но, стоило ехавшему последним Красному Загару показаться на берегу с тушей антилопы на седле, женщины подняли радостный визг. Позже я узнал, что мясо в племени было редкостью, его удавалось добыть лишь раз в десять дней, а основную пищу составляла дикая репа. В этом, возможно, и крылась причина невезения Старой Шкуры.

Их собаки заслуживают отдельного описания. В этом небольшом лагере жило больше тридцати дворняжек всех мастей и цветов, но преобладал гнойно-желтый окрас, хотя встречались и пятнистые. Вся стая непрестанно что-то делила, визжала, лаяла, выла и грызлась. Сторожа из них были, прямо скажем, никакие, особенно по ночам, когда они разбредались по лагерю и вдохновенно вторили песням койотов, так что любой пауни мог безнаказанно проскользнуть к лошадям и спокойно увести хоть целую дюжину.

Встретив нас у ручья, собаки принялись шнырять между копытами лошадей и прыгать, стремясь достать зубами до безжизненно болтающейся под седлом Красного Загара головы антилопы. Они проявляли чудеса ловкости, уворачиваясь от ударов плети, висевшей у индейца на левом запястье, которыми он щедро, но совершенно беззлобно их осыпал: так лошадь отгоняет хвостом слепней. Собаки щерились, обнажая желтые клыки, однако кусаться не смели. Если же плетки у вас нет, то единственный способ отделаться от индейской собаки — это не обращать на нее внимания. К несчастью, я узнал об этом довольно поздно, и мне пришлось пережить тогда несколько малоприятных минут. Там оказалась одна грязная белая собачонка с красными глазами и слюнявым ртом, которая по одной ей ведомой причине предпочла туше антилопы меня. Она вертелась у крупа нашей с Керолайн лошади, смотрела мне прямо в глаза, поднимая при этом верхнюю губу и низко угрожающе рыча. Я перетрусил, заерзал на своем и без того неудобном сиденье, но тут же получил от Керолайн удар локтем в бок, отчего едва не познакомился с милым песиком поближе.

— Не позорь меня перед нашими друзьями, Джек, — прошипела сестра, продолжая важно улыбаться собирающимся вокруг индианкам. Те, впрочем, были полностью поглощены видом мяса и не удостоили нас даже взгляда. Керолайн явно начинала терять терпение. Не знаю уж, что она там себе навоображала, но при первом взгляде на индейский поселок дрогнуло бы даже самое стойкое сердце. В голове неискушенного гостя тут же возникал вопрос: «Хорошо, передо мной их свалка, а где же город?» На мысль о свалке наводил и специфический аромат: над лагерем, словно туман, висели запахи, вдыхаемые с каждой новой порцией воздуха и повествующие обо всех без исключения процессах жизнедеятельности людей и их четвероногих помощников. Сейчас, правда, было довольно трудно оценить это по достоинству, поскольку все прочие запахи перебивала вонь лошадиного пота. Вообще, едва ваши легкие вдыхали подобную пряную смесь, вы понимали, что оказались в совершенно ином мире.

Однако, как и все прочее, запахи, если жить среди них, создают свою собственную реальность. Много лет спустя, оказавшись в поселке белых, я едва не задохнулся и долго еще тосковал по безвозвратно утерянной атмосфере индейской деревни.

Красный Загар спешился и, гордо выпятив грудь, пошел по лагерю, предоставив женщинам снимать с его лошади тушу антилопы. Вскоре он оказался в кругу других воинов, закурил трубку и принялся хвастаться удачной охотой. Старая Шкура между тем подвел свою лошадь к большой обшарпанной палатке, пестрящему сине-желтыми изображениями фигурок людей, стреляющих из лука, многочисленных солнц и треугольных гор, бросил поводья в руки стоящего рядом мальчишки, одетого в одну короткую кожаную рубаху и мокасины, низко нагнулся, придерживая цилиндр, и почти что вполз внутрь.

— Вот мы и дома, — сказала моя сестра Керолайн. Выглядела она крайне озадаченно. — Но можем ли и мы войти? Вот в чем загвоздка.

— Керолайн, — ответил я, — наше путешествие меня вконец измотало, отец убит, мать невесть где, а эта белая собака все еще пускает слюни. Я боюсь слезать.

Наконец-то Керолайн снова почувствовала себя хозяйкой положения.

— Ну уж эта поганая шавка меня точно не остановит, — твердо заявила она и, едва не врезав мне по физиономии каблуком сапога, когда перекидывала ногу через седло, тяжело спрыгнула на землю. Собака и ухом не повела. Следуя примеру вождя, Керолайн тоже отдала поводья индейскому мальчишке, пялившемуся на меня во все глаза. Я в ответ выразительно посмотрел на собаку, у которой на морде было написано, что она просто мечтает встретить меня внизу.