Маленький Большой Человек - [140]

После этого правительство наконец успокоилось и осознало, что проще оставить индейцев в покое, чем снаряжать дорогостоящие экспедиции против них. Так на реке Танге возникла новая резервация, где северные шайены живут и поныне.

Как-то я спросил Старую Шкуру, почему он относился к победам своих собратьев более пессимистично, чем к их многочисленным поражениям.

— Ты прав, сын, — ответил он. — Все очень просто. Когда враг уничтожен, что мы можем еще хотеть от него? Когда краснокожие сражались с краснокожими, а так и было до недавнего времени, то обе стороны получали удовольствие, поскольку, кто бы ни победил, у проигравших оставалось много битв впереди. И это правильно. Никто не может только побеждать или проигрывать, все сменяет друг друга в этом мире, подчиняясь закону круга. Разве жизнь не бесконечна? И, когда я умру, разве я не продолжу жить во всем сущем? Бизон ест траву. Я ем мясо бизона. Я умираю, и земля ест меня. На этом месте вырастает новая трава. Ничто не исчезает бесследно, все находится в постоянном движении, все навсегда… Но белый человек, живущий среди прямых линий и углов, думает не так. Ему нужно или все, или ничего: или Уошито, или Мокрая Трава. И это странное желание делает его настойчивым и упорным. Он станет сражаться даже ночью или в плохую погоду. Но войну как таковую он ненавидит. Ему нужна только победа. Он легко мог бы привести новые войска и стереть нас с лица земли, мстя за смерть Длинноволосого. Но это уже не то. Это месть, а не полная победа. Он не понимает, что убийство — часть жизни, потому что он ненавидит и жизнь. Когда-то белый человек хотел помирить нас с пауни и кроу. Мы действительно не воевали друг с другом какое-то время, и от этого всем нам стало плохо. Никто не мог надеть нарядную одежду, отправляясь на бой, ни у кого не было повода отпраздновать победу или оплакать поражение… Жизнь остановилась. И ты знаешь, сын, что я сделал? Я отправился в лагерь кроу и сказал им: «Мы любили вас, когда вы были врагами. Теперь же, когда вы друзья, мы вас ненавидим».

— Бессмыслица какая-то, — пробормотал я.

— Не мы виновны в ней, сын… Так вот, кроу ответили мне: «А мы вас. Когда вы дрались с нами, мы считали шайенов красивым народом и с радостью брали ваших женщин в свои пелатки. Теперь же вы похожи на грязных собак». Стерпеть такое, как ты понимаешь, мы не могли, и был славный бой.

Старая Шкура улыбнулся и продолжил:

— Когда-то кроу отлично сражались, но теперь покрыли себя вечным позором, помогая белым солдатам. Я слышал, что перед битвой у Мокрой Травы они сбежали, и это меня не удивляет.

Когда он заговорил о белых солдатах, я почувствовал некоторую неловкость, ведь до сих пор мое присутствие во вражеском войске не получило никакого объяснения. Если его вообще можно было объяснить… Однако следовало хотя бы попытаться.

— Дедушка, — начал я, — лишь очень немногие в этом мире могут рассуждать так же мудро, как ты. Все же остальные подчиняются самому простому правилу — выжить, чего бы это ни стоило. Постарайся понять и их. Вот, например, я. Маленький Большой Человек…

— Что ты, сын! — в ужасе перебил меня Старая Шкура. — Никогда нельзя произносить свое имя вслух. Его может украсть злой дух, и человек останется безымянным.

Я извинился и хотел продолжить свою мысль, но вождь зевнул, заявив, что устал и хочет спать.

На следующее утро я нашел Старую Шкуру у ручья, где он принимал ледяную ванну. Выйдя из воды и завернувшись в одеяло, вождь сказал мне:

— Сын, сегодня мне нужно забраться повыше и сделать нечто важное. Ты проводишь меня?

Он даже отказался завтракать, из чего я сделал вывод, что предстоящее дело священного свойства. И, хотя на меня его пост не распространялся, я предпочел не гневить краснокожих богов и тоже отправился на голодный желудок.

Через несколько часов пути вверх я пожалел о своем опрометчивом решении, поскольку выбранное вождем место оказалось самым высоким в округе холмом, даже не холмом, а самой настоящей горой. К полудню мы проделали лишь половину пути. Я еще не совсем оправился от ран, и мне приходилось несладко, поскольку по мере подъема дышать становилось заметно труднее.

Старая Шкура карабкался наверх с чисто юношеским упорством, и, когда мы достигли очередного уступа, я совершенно выбился из сил. Но вождь даже не присел и нетерпеливо сказал мне:

— Давай, сын, не время отдыхать.

К вечеру мы добрались наконец до вершины. Вокруг высились горные хребты, внизу на скалистых площадках резвились горные бараны, перепрыгивая через ужасающего вида трещины. Огромное солнце висело низко над горизонтом, словно наколотое на угольно-черный пик высоченной горы. Никогда еще я не видел такого огромного и чистого неба. Оно было нежно-голубым, словно купол собора, выточенный из единого сапфира. И оно не имело границ, охватывая собой весь видимый мир.

При виде этого гигантского круга вселенной у меня закружилась голова. Я стоял в центре мироздания, где любые вопросы теряли свой смысл, поскольку ответ был один: все так, а не иначе, и другого не дано. Война, мир, Мокрая Трава, боль, страдание, белые, краснокожие — лишь пустые слова. Слова, не имеющие отношения к Вечности.