Маленький Бобеш - [93]

— Ты прав, малыш.

Мать сидела у швейной машинки и шила. Бобеш качал маленького Франтишека. Комната действительно была сырая и холодная. Домик — одноэтажный. В нем было всего две комнаты, разделенных коридором. В другой половине дома жил рабочий-каменщик Веймола. У него была дочь Марушка, которая училась в школе вместе с Бобешем. Дедушка говорил про Веймолу, что у него золотые руки. Дедушка зря таких похвал не раздавал. Он знал толк в деле, сам тоже был хорошим каменщиком. Правда, хваля Веймолу, дедушка всегда оговаривался. Беда, говорил, только в том, что Веймола любит выпить. А когда сосед бывал пьяным, он становился грубым и скандалил. Вот недавно он поругался с Гомолкой, своим десятником, и тот прогнал его с работы. И все-таки дедушка от Веймолы никогда не отворачивался. А бабушка сказала Бобешу, что дедушку с Веймолой водой не разольешь. Бабушка не хотела допустить этой дружбы и всегда осуждала деда.

— Как сойдутся два каменщика, ничего хорошего не жди. Наш Гонзик (так бабушка называла дедушку) научится все-таки у него пить. Долго ли до беды! Недавно я заметила, что дед тоже где-то выпил. От него попахивало водочкой. Ах, ах! — вздыхала бабушка. — Всё эта водка, все несчастья от нее. Правильно ведь написал господин старший учитель Конерза, что водка — исчадие ада.

Бобеша очень заинтересовали бабушкины рассуждения о водке, и он захотел узнать подробнее, что еще этот господин учитель Конерза написал о водке. Бабушка в ответ запела песенку:

Эта водка в аду родилась

И от дьявола злого сбежала…

— А почему водку все так любят пить? — спросил Бобеш.

— Трудно сказать. Некоторые говорят, что пьют со зла. Другие — чтобы забыть о тяжелой жизни. Третьи — вроде с радости. Четвертые — чтоб немножко развеселиться.

— И когда продадут корову, тоже пьют, да? — спросил Бобеш.

Он сразу вдруг вспомнил, как у них пили водку, когда продали Пеструху.

— Я помню, — продолжал он, — я выпил тогда совсем немножко, а мне было плохо.

— Вот ты, Бобеш, и помни об этом. И, когда вырастешь, никогда водку не пей!

— Не буду, — пообещал Бобеш.

Разговор оборвался — слишком сильно застучала швейная машинка. А если бы Бобеш попробовал ее перекричать, то разбудил бы маленького Франтишека. Только тогда, когда машинка опять на минутку стихла, Бобеш очнулся от своей задумчивости и спросил мать:

— А мне нельзя посмотреть, как строят дорогу? Сходить к отцу?

— Это далеко, Бобеш. Ты ведь знаешь, отец уходит на целый день. Рано утром уйдет, а придет только поздно вечером.

— Так я пошел бы в воскресенье.

— В воскресенье там нечего смотреть, Бобеш.

— Ну, мы тогда сходим с дедушкой в среду. Ведь в среду у нас нет уроков.

— Вряд ли дедушка согласится: у него старые ноги.

— Эх, если бы знать дорогу, я пошел бы сам!

— Нет, одному нельзя, можно заблудиться. Туда идти лесом.

— Я лесом не боюсь, мама.

— Когда сидишь дома, конечно, не страшно.

Бобеш опять замолчал. Он засмотрелся на стену, на которой, как слезы, блестели капли воды. Он видел, как в течение одной — двух минут каждая такая слезинка потихонечку догоняла другую и сливалась с ней. Слезинка становилась побольше и бежала порезвее по стене, захватывая с собой и другие, попадавшиеся на ее пути. Потом она стекала на пол. Бобеша это забавляло. Он подошел к стене и стал помогать капелькам пальцем. Он принуждал их бежать быстрее, потом ставил им преграду, и они, извиваясь, бежали дальше. Но откуда же все-таки эта вода здесь берется?

— Мама, почему здесь такие мокрые стены?

— Потому что они сложены из плохого камня. Плохой камень всегда потеет.

— Но ведь снаружи все камни сухие.

— Когда-нибудь я это тебе объясню. Или ты узнаешь в школе. А сейчас ты мне не мешай, пожалуйста.

И Бобеш продолжал рассуждать про себя: «Одна капля и одна капля — это две капли. Две капли и одна капля — три капли. Три капли и одна капля — четыре капли. Четыре капли и одна капля — пять капель».

— Мама, а ты знаешь, что на этой стене по крайней мере миллион капель?

— Ну конечно, около того.

— А ты умеешь считать до миллиона?

— Отстань ты от меня, Бобеш!

— А я умею, мама. Послушай. Один миллион и один миллион — два миллиона. Два миллиона и еще, скажем, три миллиона — это уже пять миллионов.

Но мать умению Бобеша не удивилась, и тогда он перестал считать. И вообще перестал смотреть на капли. Они больше его не забавляли. Он думал, чем бы ему заняться, и вдруг увидел на столе бабушкины очки. Бобеш взял очки и стал их разглядывать. Мать эта неожиданная тишина насторожила, она оглянулась.

— Бобеш, положи сейчас же очки на место — разобьешь! Посмотри, спит ли еще Франтишек?

— Спит, мамочка.

Но Бобеш очки все-таки не положил, а надел их себе на нос. Он смотрел, смотрел, но ничего не видел. Потом он их с носа снял и посмотрел через одно стеклышко на свой палец. Палец под стеклышком стал вдруг гораздо больше, чем остальные.

«Вот это здорово! — подумал он. — Значит, очки увеличивают все вещи. Значит, бабушка, когда в них смотрит, видит все гораздо крупнее. Посмотрит бабушка на меня, а я уже взрослый. Посмотрит на кошку, а она как тигр. Посмотрит на маму, в общем на все… — Вдруг Бобеш засмеялся. — Когда бабушка смотрит в очках на еду, то картофелины ей кажутся крупнее и булки тоже. Отчего же все это?» Бобеш хотел спросить у матери, но не решился. Испугался, что ему попадет за то, что он не сразу положил очки. Тогда он засунул очки поглубже в карман и сказал: