Маленький Бизон - [4]

Спор переходил в ссору, и моему отцу часто приходилось мирить спорщиков. Отец высказывал мысли, до некоторой степени удовлетворявшие обе стороны:

— Давайте скажем себе, что там, за «большой водой», живут добрые белые люди, и кто хочет верить в их доброту — пусть верит. Но правда и то, что к нам в прерии приходят самые плохие из них. Они-то и отравляют нам жизнь…

Но в том, что эти пришельцы отравляют нам жизнь, далеко не все в племени были твердо уверены. Только самые дальновидные понимали, почему с каждым годом все меньше приходило к нам бизонов с юга. На юге американцы построили от моря до моря три железные дороги, которые, как три острых ножа, рассекали прерии, неся смерть бизонам. Тысячи белых охотников занимались истреблением этих благородных животных, которые для нас, индейцев прерий, были всем: пищей, одеждой, источником существования. Через несколько лет после постройки железных дорог ежегодные переходы бизонов с юга совершенно прекратились, и нам приходилось долго гоняться даже за маленьким стадом, еще сохранившимся в укромных долинах севера. Но и такие стада быстро исчезали.

В эти годы черноногие часто голодали. Племя охотилось на разных зверей, больше всего на лосей и оленей, и все-таки у нас часто не хватало запасов на зиму. Я помню, одно время был такой голод, что мы, мальчишки, крали из вигвамов у наших матерей кожаные мешки, вываривали кожу на костре и ели. В «год большого снега» наши отцы разбрелись по прерии в поисках бизоньих голов, оставшихся от последней охоты. Они снимали кожу с черепов и готовили из нее пищу. К счастью, наши воины вскоре наткнулись на стадо горных баранов, укрывавшихся от глубокого снега в предгорьях. Охотники вдоволь настреляли этих животных.

В то памятное голодное время мне пришлось пережить тяжелое душевное потрясение, первое в моей жизни. В нашем лагере, как и в других индейских лагерях, было много собак. Они часто служили нам для перевозки вьюков, если не хватало коней. У каждой семьи было много собак, у иной несколько десятков. Моим любимцем и верным другом был Пононка, огромный пес, явная помесь с лесным волком. Когда голод особенно терзал нас, мы ели собак. Наконец наступил день, когда и Пононка должен был стать жертвой. Я воспротивился этому.

— Маленький Бизон, — уговаривала меня мать, — он должен погибнуть, чтобы спасти жизнь нам, людям…

— Не должен, не может погибнуть! — кричал я. — Пусть пропадет весь свет, только не моя собака. Не дам моего Пононку!..

И собака не погибла. Я так горячо умолял, так страстно заклинал всех, так яростно бросался на защиту собаки, что пораженные люди смотрели на меня с тревогой. И Пононке была дарована жизнь.

Пользуясь нашим ужасным положением, американское правительство подсылало к нам своих агентов. Они уговаривали «продать» правительству наши земли, бросить свободную жизнь кочевников и принять власть американцев. За это американское правительство обещало бесплатно содержать нас в резервации. Зная печальную судьбу южных племен, мы не поддались тогда на эти уговоры — мы все еще надеялись прожить охотой.

Но несмотря на грозовые тучи, которые собирались над нами, жизнь для нас, детей, все еще была полна прелести. Мы, как говорится, не вешали нос. С незапамятных времен привыкший ко всяким невзгодам, наш народ и теперь радовался солнцу, теплу. Мы, ребята, бывали очень довольны, когда уходила зима, когда на небе появлялись первые признаки наступающей весны. Полярное сияние полыхало в вышине, а по ночам было слышно гоготанье диких гусей, летящих к северным озерам. Мы уже знали, что несут эти добрые предзнаменования — скоро наши родители свернут вигвамы и начнется радостное для индейца скитанье по солнечным прериям Северо-Запада.

Перед большим походом в прерии последнюю ночь в зимнем лагере обычно ознаменовывали военным танцем. Это был важный обряд. В эту ночь никто не спал, кроме нас, детей. Но и нам подолгу разрешали любоваться на торжества. Танцевали все взрослые мужчины, а их было в нашей группе более ста человек. Сразу же после ужина наши отцы, в одних набедренных повязках, начинали раскрашивать свои тела яркими красками, а матери делали замысловатые прически и одевались в лучшие наряды из оленьих шкур. Празднично одевали и нас, детей. Взрослые не противились, если и мы раскрашивали себе лица.

Этот танец в жизни нашего рода имел огромное значение. То была благодарность Великому Духу за счастливо пережитую зиму и моленье о том, чтобы он вдохнул в нас мужество на будущее и мы могли бы стойко встретить любую беду, любое несчастье.

Четыре удара в большой барабан разносились по долине. Это шаман племени возвещал начало торжеств. После этого вступления отзывались другие, меньшие барабаны, и возникал правильный ритм танца, а певцы затягивали заунывную воинственную песнь. В большой вигвам, наполовину заполненный людьми, подпрыгивая, вбегали танцоры. Подхватывая грозную мелодию песни, они медленно строились в круг, в центре которого находился костер. Их размеренные вначале движения становились резче, повинуясь ритму все убыстряющегося напева и все более частых ударов барабана, и переходили в бурную пляску. Танцоры издавали воинственные крики, зубы их зловеще поблескивали, в глазах горела жажда битвы. Устремив взор куда-то вдаль, через головы собравшихся, они словно вглядывались в таинственную глубину мифов и преданий, из которых родился суровый дух военного танца.