Маленькие пташки - [5]

Когда они шли рядом, она держалась за его возбужденный пенис. Потом она остановила его, опустилась на колени и взяла его в рот. Он стоял, склонившись над ней и слегка подрагивая животом. В следующий раз она зажала его пенис между грудей, как бы уложив его на подушки, и заставляла скользить в этом мягком объятии. С кружащимися головами, разгоряченные, дрожащие от ласк, они брели как пьяные.

Вдруг они увидели дом и остановились. Он умолял ее спрятаться в кустах. Ему хотелось кончить, и он не собирался отпускать ее, пока этого не произойдет. Она тоже была сильно возбуждена, но ей хотелось сдержаться и подождать его.

На этот раз, когда он оказался внутри нее, по его телу пробежала дрожь, и наконец он яростно кончил. Она села на него верхом, желая тоже достичь полного удовлетворения. Они вскрикнули одновременно.

Когда они лежали расслабившись и курили, то заметили, что близится рассвет. Им стало зябко, и они набросили на себя одежды. Отведя глаза в сторону от Луиса, женщина рассказала ему одну историю.

Она была в Париже во время публичной казни русского террориста, убившего дипломата. Тогда она жила на Монпарнасе, проводила время в кафе и, как и все ее друзья, пристально следила за процессом, поскольку убийца был фанатиком, на задаваемые вопросы отвечал в духе героев Достоевского и вел себя на суде с невиданной религиозной решимостью.

В то время за тяжкие преступления предусматривалась смертная казнь. Обычно казнь происходила на рассвете, когда город еще был безлюдным, на маленькой площади возле тюрьмы «Сантэ», где еще во времена Великой французской революции стояла гильотина. Из-за полицейского кордона подойти близко к месту казни было невозможно. Обычно только немногие приходили посмотреть на публичные казни. Но случай с этим русским был настолько исключительным, что туда устремились студенты и художники с Монпарнаса, юные бунтари и революционеры. Они провели там в ожидании всю ночь и теперь были пьяны.

Она тоже ждала вместе с остальными, пила с ними и пребывала в состоянии предельного возбуждения, смешанного со страхом. Ей предстояло впервые в жизни увидеть, как кто-то умирает. Ей предстояло впервые увидеть, как кого-то вешают. Ей предстояло впервые стать свидетельницей сцены, которая много-много раз повторялась во времена революции.

С наступлением рассвета толпа двинулась к площади и собралась вокруг веревок, натянутых полицейскими. Несомая людским потоком, она оказалась метрах в десяти от эшафота.

Она стояла прижатая к самой веревке и наблюдала за происходившим с трепетом и ужасом. Затем разгоряченная толпа вытеснила ее оттуда. И все же, приподнимаясь на цыпочки, она могла видеть, что происходит. На нее давили со всех сторон. Наконец привели заключенного с повязкой на глазах. Его уже поджидал палач. Двое полицейских держали смертника и медленно повели его по лестнице на эшафот.

И в это мгновение она вдруг почувствовала, что к ней кто-то прижимается более страстно, чем нужно. В том дрожащем, возбужденном состоянии, в котором она пребывала, это прижимание не показалось ей неприятным. Она была словно в бреду. У нее не было никакой возможности пошевелиться, настолько плотно ее зажала толпа любопытных.

На ней была белая блузка и юбка, по моде того времени застегивающаяся сбоку на пуговицы; только короткая юбка и блузка, через которую просвечивало розовое нижнее белье и можно было различить очертания ее грудей.

Две руки обхватили ее за талию, и она отчетливо ощутила тело мужчины, напряженный член которого прижался к ее ягодицам. Она затаила дыхание. При этом она не сводила глаз с человека, которого должны были повесить, отчего по телу у нее разливалось болезненное возбуждение, а тем временем эти руки добрались до ее грудей и плотно их сжали.

От столь смешанных чувств она испытала головокружение. Она не двигалась и не оборачивалась. Теперь чужая рука, отыскав отверстие в ее юбке, добралась до пуговиц. С каждой расстегиваемой пуговицей она передергивалась от страха и облегчения. Рука замирала на мгновение, чтобы убедиться, не будет ли она протестовать, когда он начнет расстегивать следующую пуговицу. Она не шевелилась.

И вдруг с неожиданным проворством и стремительностью эти руки повернули ее юбку так, что разрез оказался сзади. И теперь в покачивающейся толпе она ощущала, как в разрез юбки медленно проскользнул пенис.

Глаза ее были по-прежнему прикованы к человеку, который поднимался на эшафот, и с каждым ударом ее сердца пенис вторгался все глубже. Он уже проник ей под юбку и дальше — через разрез в ее трусиках. Каким он был теплым, твердым и напряженным, когда прижимался к ее телу! Осужденный уже стоял на эшафоте, и на шею ему набросили петлю. Она с таким искренним состраданием наблюдала за происходящим, что прикосновение плоти, теплого человеческого успокаивающего органа доставляло ей облегчение. Тогда ей казалось, что пенис, подрагивающий между ее ягодицами, является чем-то чудесным, за что еще можно держаться, жизнью, за которую можно ухватиться, когда рядом проходит смерть…

Не произнеся ни слова, русский склонил голову в петле. Ее била дрожь. Пенис продолжал двигаться дальше между теплыми складками ее ягодиц, неумолимо проникая в ее плоть.