Маленькие пташки - [15]

Он продолжал неустанно рисовать ее. Оставаясь один в мастерской со свеженарисованной картиной, он ложился перед ней на диван, и, когда взор его задерживался на грудях махи, на ложбинке ее живота, на волосах в промежности, тепло разливалось по всему его телу. У него возникала эрекция. Столь сильное воздействие картин и ему самому казалось странным.

Однажды утром он стоял перед спящей Марией. Ему удалось слегка раздвинуть ей ноги, так что ему стала видна тонкая щель между ними. Наблюдая за ее расслабленной позой, раздвинутыми ногами, он начал поглаживать свой член, мысленно представляя, что это делает она. Он часто направлял ее руку к своему пенису, пытаясь добиться от нее таких ласк, но она всякий раз с отвращением ее отдергивала. Теперь же он прочно зажал свой пенис в кулак.

Вскоре Мария поняла, что он ее разлюбил. Она не знала, каким образом вернуть его любовь. Ей стало ясно, что он любит ее тело только тогда, когда рисует ее.

Она отправилась в деревню, чтобы провести там неделю у друзей, но через несколько дней заболела и вернулась домой, чтобы обратиться к своему лечащему врачу. Когда она прибыла домой, он показался необитаемым. Она на цыпочках подкралась к мастерской Новалиса. Оттуда не доносилось ни звука. Тогда она решила, что он занимается там любовью с какой-то женщиной. Она приблизилась к двери и тихо, осторожно, как воровка, отворила ее. И тут она увидела, что на полу мастерской лежит картина с ее изображением, а на холсте распростерся и трется об него ее муж — совершенно голый, с растрепанными волосами, каким она никогда его не видела, с торчащим пенисом.

Он сладострастно перемещался по картине, целуя ее, потирая картиной у себя между ног. Он прижимался к картине так страстно, как никогда не делал этого с ней в постели. Казалось, что он пребывает в полузабытьи, а вокруг были расставлены другие картины, изображающие ее обнаженную, роскошную, прекрасную. Он окидывал их страстным взглядом и продолжал свои воображаемые объятия. Он устроил оргию с ней, с женой, какой он никогда не знал ее в действительности. При виде этой сцены долго сдерживаемая чувственность Марии взыграла и впервые высвободилась. Когда она сняла с себя одежды, то предложила ему совсем новую Марию, Марию, излучающую страсть, такую же отрешенную, как на его полотнах, бесстыдно, без малейших колебаний предлагающую свое тело всем его объятиям, стремящуюся вырвать картины из его чувственного мира, превзойти их.

НАТУРЩИЦЫ

У моей матери были европейские представления о том, как следует вести себя молодым девушкам. Когда мне было шестнадцать, мне не позволялось гулять с мальчиками, не разрешалось читать ничего, кроме сентиментальных романов, и в результате я ничем не походила на других девушек моего возраста. Могло показаться, что я долгое время провела в заточении, как китайская женщина. Меня обучали искусству перешивать изрядно поношенные платья, которые присылала мне богатая кузина, учили петь и танцевать, читать мудреные книжки, вести умные беседы, красиво укладывать волосы, холить руки и держать их в чистоте, объясняться только на безупречном английском, который я усвоила после переезда из Франции, и пользоваться при общении самыми вежливыми выражениями.

Все это являлось следствием моего европейского образования. В остальных же отношениях я очень напоминала женщин Востока: долгие периоды затишья сменялись бурными всплесками, которые выражались в ярости, бунте или стремительных решениях и отчаянных действиях.

Вдруг, ни с кем не советуясь и не испрашивая ничьего одобрения, я решила устроиться на работу. Я знала, что мать будет против.

Я редко бывала в Нью-Йорке одна. Теперь же я гуляла по улицам, высматривая объявления. Умения, которыми я обладала, были малопрактичными. Я знала иностранные языки, но не умела печатать на машинке. Я умела танцевать испанские танцы, но не имела представления о современных бальных танцах. Куда бы я ни приходила, я ни у кого не вызывала доверия. Я выглядела моложе своих лет, казалась чересчур хрупкой, чересчур чувствительной. У людей создавалось обманчивое впечатление, что я ни на что не способна.

За неделю мне не удалось найти ничего, кроме ощущения, что я для всех совершенно бесполезна. Тогда я и отправилась навестить подругу, которая отнеслась ко мне с большой симпатией. Она неодобрительно смотрела на то, что мать старается от всего меня оградить. Меня она приняла тепло, удивилась моему решению и выразила желание мне помочь. Когда я с юмором рассказывала ей о себе, перечисляя свои достоинства, то упомянула о художнике, который неделей ранее оказался у нас в гостях и отметил, что у меня экзотическое лицо. Моя подруга просто подпрыгнула.

— Все ясно, — сказала она. — Я знаю, что тебе делать. У тебя и в самом деле необычное лицо. Мне известен клуб, куда художники приходят в поисках натурщиц. Я представлю тебя. Там девушки получают своего рода защиту, и им не надо бродить от мастерской к мастерской. Все художники, которые являются членами этого клуба, там хорошо известны, и, когда им нужна натурщица, они просто туда звонят.