Маленькие победы. Как ощущать счастье каждый день - [17]

Иисус был снисходителен к преступлениям. Поэтому Его никогда бы никуда не избрали.

Во дворе нас встретили сначала несколько человек из персонала, потом Вульф и двое его друзей – все вежливые и чисто выбритые, в кепи вьетнамских ветеранов. Мы стояли внутри круга тюремных зданий, в центре бетонных блоков с камерами. Здешняя территория ярко украшена живописцами-заключенными, но здания выглядят как детский игрушечный домик, забытый на улице на сотню лет: пластиковый замок, куча-мала из камня и бетона, причудливый, рыхлый, приходящий в упадок.

Повсюду колючая проволока, постоянный лязг и гром ворот, камер и дверей. Охранники вооружены оружием и ключами, точно взятыми прямиком из Средневековья. Заключенные бродят по всей территории, медленно, как монахи, поскольку идти особо некуда. Конечно, мы видели лучших: вежливых, не приговоренных к смертной казни. В основном это были пожилые люди с пониженным уровнем тестостерона. Мне это нравится.

Вульф и его друзья показали нам классные комнаты, часовню и хобби-мастерскую, где заключенные работают, создавая деревянные шкатулки для украшений, мозаичных колибри и кресты.

– А стоит ли доверять вам, парни, ножи, пилы и другие крайне острые орудия? – деликатно поинтересовалась я.

Они рассмеялись.

– Мы заработали эту привилегию хорошим поведением, – ответил Вульф. Он показал нам старый обеденный зал, длинные стены которого были украшены фресками, выполненными заключенными в черных и коричневых тонах – обувным кремом. Фрески изображали историю Калифорнии и их собственную: мивоки на горе Тамальпаис, сэр Фрэнсис Дрейк на берегах Вест-Марин, испанские миссии, «золотая лихорадка», герои труда, фермеры, художники, заключенные, святые; внутри картин были тайны, доступные только взорам заключенных.

Мы подошли к главному блоку. Тюрьма перенаселена. Заключенные живут по двое в камере, спят на двухэтажных койках. Камеры гротескны, как хорватский зоопарк. Понимаю, родственники жертв могут считать, что заключенные это заслужили, но вид их, втиснутых в эти клетки, подействовал на меня так же, как фотографии выставленных на позорище трупов сыновей Саддама Хусейна. Хочешь – не хочешь, а задашься вопросом: «Кто мы такие? И что дальше? Окровавленные головы на шестах под стенами Белого дома?»

– Что вы читаете? – спросила я человека в одной из камер.

Он показал свою книгу: непридуманные преступления в изложении Энн Рул.

Вульф повел нас в другую столовую, где шестьдесят заключенных собрались на привинченных к полу стульях возле сцены, чтобы послушать наши выступления. За их спинами работники кухни и дежурные готовили следующую трапезу, рядом с ними маячили охранники.

То, что можно было назвать эстетикой, оставляло желать лучшего – полное отзвуков, похожее на пещеру пространство, точно ангар; металлическое, наполненное шумом, который издавали люди, готовившие еду. Пахло дешевым мясом, старым маслом и белым хлебом.

Я вышла на сцену, сделала долгий, глубокий вдох – и задумалась, с чего начать. Я рассказывала заключенным то же, что говорю на писательских конференциях: будьте внимательны, делайте заметки, давайте себе короткие задания, позволяйте себе писать дерьмовые черновики, просите людей о помощи – и признавайте своим то, что с вами происходит. Они добросовестно слушали.

Я рассказывала заключенным то же, что говорю на писательских конференциях: будьте внимательны, делайте заметки, давайте себе короткие задания, позволяйте себе писать дерьмовые черновики, просите людей о помощи – и признавайте своим то, что с вами происходит.

Потом я представила им Нешаму, побаиваясь, что заключенные не очень-то примут эту каноническую бабушку со славной большой задницей и пушистыми седыми волосами, одетую в клетчатое фланелевое платье. Я пригласила ее потому, что люблю ее истории, и еще я знала, что мне было бы с ней веселее, и еще потому, что некоторые люди в Сан-Квентине, подобно Нешаме, ненавидят писать, зато любят читать и рассказывать истории.

Ожидания мои были весьма скромными. Я надеялась, что, может быть, пара-тройка заключенных образуют гильдию типа той, к которой принадлежит Нешама; надеялась, что они ее не обидят, не задавят, не попытаются заставить вступить с ними в брак. Она подошла к микрофону и рассказала первую историю, свою версию народной сказки. В ней говорилось о невезучем человеке, который обретает безопасность, богатство и красивую женщину, но слишком озабочен поисками куска удачи «покрасивше» в дальних краях, чтобы хотя бы обратить на нее внимание. Нешама рисовала историю ладонями, наклоняясь в толпу и отступая назад: то полная надежды, то приходящая в ужас от приключений этого невезучего человека, и ликующе улыбнулась концовке рассказа. И слушатели буквально сошли с ума! Она перетянула все внимание с меня на себя, точно рок-звезда, в то время как я выглядела чопорной и цивильной. Они думали, что Нешама собирается преподать им урок, а вместо этого она спела песню. Их лица светились удивлением. Она сияла, изливая свет на них, они ощущали его на себе – и сияли в ответ.

Они задавали вопросы. Где искать такие истории? И Нешама говорила им: «Они – в вас самих, точно драгоценные камни в ваших сердцах». Почему они важны? «Потому что это сокровища. Эти воспоминания, эти образы проклевываются из почвы той самой мудрости, которую знаем мы все, но пересказать которую можете только вы».