Маленькие моряки - [25]

- Анафема! - загремели в ответ десятки голосов, подхваченные и зрителями.

Нептун стукнул трезубцем об пол и продолжал:

- Инспектору классов того же корпуса, капитану 1-го ранга такому-то... анафема!

- Анафема! - снова повторили все.

- Дивен в подлостях своих. Он свинья! Он подлец!

И все пропели церковным напевом это прибавление к проклятию особенно нелюбимого инспектора.

- Батальонному командиру, капитану 1-го ранга, "Павлушке" такому-то, по прозванию "Копчик", - анафема!

- Анафема!

Нептун по очереди продолжал провозглашать имена эконома, нескольких ротных командиров, дежурных офицеров и двух особенно нелюбимых преподавателей, и после каждого провозглашения раздавалось протяжное и мрачное: "анафема".

Остальные затем были перечислены вместе и преданы были проклятию en masse.*

______________

* Здесь: все вместе (франц.).

После паузы Нептун провозгласил уже в мажорном тоне:

- Мудрому и славному нашему дежурному офицеру и преподавателю, преславнейшему и преблагороднейшему Илье Павловичу Алымову многая лета!

- Многая лета! - весело загремели голоса.

Провозглашение многолетия заняло, впрочем, весьма немного времени, так как удостоившихся этой чести лиц было мало - всего, сколько помнится, три или четыре человека.

Затем Нептун снова взобрался на трон, и процессия тем же порядком, с пением, возвратилась в спальню. Участвовавшие быстро переоделись, и после недолгих бесед все улеглись спать. Все было окончено.

Явился и дежурный офицер и мирно зашагал по своей дежурной комнате.

Оставить однако совсем без внимания бывшую манифестацию начальство морского корпуса считало ниже своего достоинства, и потому на другой день, после классов, нашу роту выстроили во фронт, объявив, что идет директор корпуса. Семеня ножками и стараясь казаться сердитым, к нам подошел, сопровождаемый батальонным командиром, инспектором и ротным, директор, довольно неказистый на вид старик, добродушный, незлобивый и очень простенький человек, которого вчера предавали анафеме, надо думать, более для соблюдения традиционного обычая, чем по заслугам. Никакого проклятия он не заслуживал, и все очень хорошо знали, что почтенный старик никого не обижал, никого не преследовал и управлял корпусом номинально, находясь под влиянием инспектора классов. Кроме того, ходили слухи, что он на время лишь назначен директором, и его, по правде говоря, не ставили ни в грош и совсем не боялись.

Выпучив свои глаза, директор поздоровался с нами и, краснея более от неумения говорить, чем от негодования, несколько секунд стоял в безмолвии, видимо затрудняясь, с чего начать, и беспомощно озираясь на почтительно стоявшего сзади "дипломата" - инспектора классов.

- Э... э... э... это как же?.. - начал наконец директор, сознавая, что надо же что-нибудь сказать. - Вчера... э... э... э... шум, беспорядок... Это срам-с... И я не потерплю, понимаете, не потерплю-с... Меня трудно рассердить, но если я рассержусь... выгоню из корпуса... Да-с... Выгоню... Выгоню-с!

Добряк клепал на себя безбожным образом. Он и теперь не сердился, а исполнял свою "роль", вероятно, подсказанную инспектором.

- И кто это выдумал вчера эти беспорядки-с?.. Кто зачинщики-с?.. Выходите вперед... Никто, разумеется, не выходил.

- Значит, все-с? Ну, я со всех и взыщу-с... Со всех... и строго взыщу-с... Непременно взыщу-с... э-э-э... Будете помнить-с...

Вероятно, дело ограничилось бы этим обещанием, и добряк ушел бы, убежденный, что напугал всех нас, как взгляд его случайно упал на маленького Г., который, слушая несвязную речь директора, лукаво улыбался своими смеющимися глазами.

Это уж было слишком!

- Э-э-э... вы еще смеяться... Директор говорит, а он смеется... Вы, значит, зачинщик и есть... Под арест его! - вдруг крякнул визгливым тенорком почтенный старик, внезапно закипая при виде этого насмешливого взгляда. - На неделю... На хлеб... на воду! Он всегда во всем коновод... Я знаю... Я все знаю-с...

Директор, конечно, и не догадывался, что он сажал под арест "протестанта", не принимавшего участия во вчерашней прецессии и не бывшего никогда коноводом, и, еще раз пригрозив, что он строго взыщет, ушел, сопровождаемый свитой.

Г. со смехом собирался идти в "главную арестантскую" (главный карцер) и только просил, чтоб товарищи не забыли ему приносить съестного. Товарищи предлагали идти к директору и сказать, что он не принимал никакого участия в праздновании равноденствия, но Г. не согласился. "Не все ли равно? Ведь он не за участие меня посадил, а за улыбку!" - говорил, продолжая смеяться, маленький Г. Он, впрочем, просидел всего два дня. После двух дней директор позвал его к себе и самым добродушным образом простил, проговорив на прощанье:

- А вы, молодой человек, вперед помните-с... э-э-э... что, когда говорит начальник, надо слушать, а не смеяться... А то что будет-с, если все будут смеяться над начальниками?.. Как вы думаете-с?

И так как Г. затруднялся отвечать, то добряк и поспешил объяснить ему:

- Будет-с всеобщий кавардак... Вот что будет-с!

- Дешево отделались, почтенный, - ядовито заметил инспектор классов, обращаясь на другой день к Г. в классе. - Начальство надо почитать, а не улыбаться, когда оно говорит. Вот тоже и этот почтенный, - указал инспектор классов на меня, - стишки пописывает про начальство и думает, что это очень либерально... Как бы за это серьезно не поплатиться... Как вы полагаете, почтенный? - обратился ко мне инспектор классов, прочитавший переписанное товарищем стихотворение, в котором героем был он. - Ведь это вы занимаетесь стихоплетством? - презрительно добавил он.