Маленькая опера - [62]

Он кричал и мучился в огне так убедительно, что безлюдье центральной площади в этот солнечный день не казалось нам странным. Сашу слышно за три квартала. Каждое воскресенье, после его крика «сжечь ведьму», жители Нарвы говорят жёнам одинаковую шутку: «Смотри-ка, весь город тебя знает!»

Экскурсия набирала обороты. Мы сдали экзамены на средневекового сапожника, узнали стоимость коня, глушили рыбу каким-то бревном и строили крепость. Шли годы, началась война со шведами. Мы штурмовали редут от имени преображенского полка. Саша велел свинцовые пули держать за щекой. Также, за щёку следовало прятать деньги. Очевидный вывод, что Нарву населяли хомяки, Саша отверг.

Через три часа экскурсии началась Вторая Мировая. Пулемёт MG-42, мины, штыки и гранаты не поместились в Сашиных карманах, пришлось бежать к багажнику его авто. Отбивая атаки превосходящего противника, мы отступали к реке, потом наступали, целились в памятник. Пусть не сразу, но победили немцев. В опустевшем ноябрьском парке нас догнала милая женщина с усталыми глазами. Она сказал Саше: «Ну-ка домой, обедать! Попрощайся с ребятами!»

– Экскурсия окончена! – объявил Саша.

Мы с Ларой бросились обниматься. Столько пережили за 11 веков, какие газоны! Спасибо, что живые!

На прощанье Саша крикнул:

– В историческом смысле Нарва не хуже Лондона!

И помахал нам топором. Мы согласились. Глупо спорить с человеком, носящим в карманах краеведческий музей.

Ну и вот. Вчера устроитель моей английской гастроли попросил что-нибудь написать для лондонцев про их замечательный город. Я сразу сел и написал вот это.

* * *

Мать хотела, чтобы Полина иссохла и состарилась над учебниками. Но у Полины к 18 годам выросло всё для поцелуя. Срочно хотелось применить. Мать возражала. Она сама прикрыла однажды глаза в поцелуе, а когда открыла – 20 лет куда-то делись.

Полину сослали в Англию. Во фразе «языковой барьер» мать видела слово «барьер», в основном. А надо было – «языковой». И эта ошибка аналитического отдела стоила победы. Беседуя в одном баре о девичьей чести, Полина не смогла подобрать слов, вскочила на стол и танцем высказала недосказанное. И сразу получила ряд серьёзных предложений.

Полина выбрала молодого инженера Эндрю. Он работал на военном заводе. Его уволили раньше, чем он закончил фразу «моя русская невеста».

Он допускал, у Полины может быть мать. И она может приехать. Возможно даже, останется на ночь. Никуда не денешься, за красивыми ногами всегда следует какая-то неприятность. Во-вторых, канал «Дискавери» уверял: русским душно в Лондоне. Через день мать сбежит назад, к родным берёзкам и ручьям. Вот такой вот доверчивый человек Эндрю.

Он ожидал увидеть усталую женщину с добрыми глазами. Реальная мать оказалась крупней и глаза скорее безумные. Её не интересовала история страны. Она не хотела возвращаться в тайгу. Она превращала в тайгу всё, во что приехала. Начала с мелочей. Приготовила ряд блюд из несовместимых продуктов и заставила съесть. Высадила помидоры во дворе. Переставила мебель нелепейшим образом. Отодрала модные серые обои, прилепила оранжевые дули на зелёном фоне. Сказала, интерьер должен внушать оптимизм. Эндрю хотел спросить иронически, чем отличается мамин оптимизм от паранойи, но не решился.

Ещё мать пыталась сажать берёзы силами зятя. Канал «Дискавери» не говорил, насколько душно бывает Лондону вокруг одной единственной мамы.

Эндрю спросил у Полины:

– Как твоя матушка выдерживает тоску по Отчизне? И стоит ли так себя мучить?

– Дорогой, не сердись на неё, – ответила Полина. И закинула ногу на ногу. И дорогой перестал сердиться. За эти колени не жаль было ни Родины, ни принципов.

Стояла жара. Премьер-министр просил экономить воду. Англичане перестали поливать траву. Мать клялась, что тоже не поливает. Но мокрый шланг и счётчик воды уверяли: врёт! Отрицание фактов в её культуре считалось не враньём, а гражданской позицией. Полине всё чаще приходилось закидывать левую ногу на правую и наоборот. Эндрю с трудом выносил изумрудный позор перед своим домом.

– Завтра патрульный вертолёт будет расстреливать всех, кто поливает газоны, – сказал зять за ужином. – Так решило правительство.

– Как это мудро! – ответила мать. Ей не жаль было автоматической поливалки. Что угодно за радость укрощать зятя.

Английский муж считается у нас скорее пакетом акций, чем мужчиной. И как ни глупо мыть посуду государственной облигацией, мать не могла сдержаться. Ибо зачем ещё оно, если его нельзя перевоспитывать?

Наслаждение могло бы длиться вечно. Но вдруг закончилась виза. Мать приготовила праздничный ужин. Вдруг наколдовала хреновуху. Хрен английский, сказала, водка тоже.

Несмотря на общую атмосферу горя, Эндрю много шутил. После первой рюмки вспомнил как ему не нравились обои, вначале.

После второй спел песню «ложкой снег мешая, ночь идёт большая».

После третьей угрожал застрелиться, если мать не останется в стране нелегально.

Утром он вёз маму в аэропорт, не тормозя на светофорах. Он готов был сесть в тюрьму, лишь бы счастье улетело. Потом, конечно, писал трогательные письма, называл маму мамой. Холодца просил прислать, лицемер.