Маленькая хозяйка Большого дома. Храм гордыни - [99]

Мартинес более нервный, чем скульптор, и потому, решил Дик, он будет более подходящим свидетелем; значит, надо обязательно устроить так, чтобы на узкой тропе, где Фурия должна стать козлом отпущения, с ним будет один Мартинес. Он наездник плохой, тем лучше. Пусть Фурия, обдумывал Дик, хорошенько побесится за минуту или две до катастрофы. Это придаст всему большую правдоподобность. Кстати, это подействует и на лошадь Мартинеса, а следовательно, и на него самого, так что он ничего хорошо не рассмотрит.

Он хрустнул пальцами от внезапно пронзившей его мучительной боли: маленькая хозяйка сошла с ума, конечно, она сошла с ума. Иначе как объяснить такую явную жестокость: из открытых окон до него доносились голоса ее и Грэхема — они пели «По следам цыган».

Он не разжимал рук, пока они пели. И они пропели ее всю, всю бесшабашную, захватывающую и волнующую песнь, до самых бесшабашных и волнующих последних строк. Он стоял, слушал и слышал, как она весело смеется, расставаясь с Грэхемом у дверей концертного зала, и дальше, проходя через дом к своему флигелю, и в портике, где она дразнила и укоряла О-Дая за какие-то несуществующие проступки.

Издалека донеслось глухое, но ясно различимое ржание Горного Духа. Король Поло тоже властно заявлял о себе; с разных сторон отзывались кобылы и телки. Дик прислушался ко всей этой весенней симфонии и громко вздохнул: «Ну, что ж, для этой земли я прожил не даром. На этом хорошо уснуть».

Глава XXXI

У кровати зазвонил телефон. Сняв трубку, Дик взглянул через крытый двор на флигель Паолы. Говорил Бонбрайт, он сообщал, что только что звонил Чонси Бишоп, приехавший в Эльдорадо на автомобиле. Бонбрайт считал, что Чонси Бишоп, старый друг Дика, издатель и владелец газеты «Телеграф Сан-Франциско», пожелает говорить с ним лично.

— Вы успеете к завтраку, — тотчас же сказал Дик Бишопу. — И знаете что, оставайтесь переночевать… Бросьте вы ваших сотрудников. Мы едем охотиться в горы на пум и наверняка уложим несколько. Уже выслежены. Кто такая? О чём пишут?.. Ну и что? Пусть погуляет по имению: наберет материала на полдюжины столбцов… А тот, другой, пусть посмотрит на охоту, потом опишет… Будьте спокойны, я его посажу на такую лошадь, с которой управится и ребенок.

«Чем больше народу, тем веселее, особенно если еще и журналисты», — горько усмехнулся про себя Дик. Раз речь идет об инсценировке удачного финала, то он покажет, что ничем не хуже деда, Джонатана Форреста.

«Но как Паола допустила такую жестокость? Как могла она здесь и сейчас пропеть “По следам цыган”?» — думал он, еще не отнимая от уха трубки и прислушиваясь к Чонси Бишопу, уговаривавшему своего сотрудника ехать на охоту.

— Ладно. А теперь поторопитесь, — сказал Дик Бишопу, заканчивая разговор. — Я сейчас распоряжусь насчет лошадей, вам я дам того же гнедого, на котором вы ездили прошлый раз.

Не успел он повесить трубку, как телефон снова зазвонил. На этот раз его вызывала Паола.

— Багряное Облако, любимое Багряное Облако, — сказала она. — Ты рассуждаешь совсем неправильно. Мне кажется, что тебя я люблю больше. Я сейчас решу и, кажется, за тебя. И вот, чтобы помочь мне, чтобы укрепить меня, ты мне повтори то, что только что говорил, помнишь: «Я люблю одну женщину, ее одну. После двенадцати лет обладания люблю ее безумно, так страстно и нежно». Повтори это снова, Багряное Облако.

— Я действительно люблю одну женщину, ее одну, — повторил Дик. — После двенадцати лет обладания люблю ее безумно, так страстно и нежно.

Он умолк, молчала и она, а он прислушивался, боясь прервать молчание.

— Еще один пустячок, я чуть не забыла сказать, — опять заговорила она очень нежно, очень тихо, но очень внятно. — Я люблю тебя, никогда я так тебя не любила, как именно сейчас, вот в эту минуту. Прошло двенадцать лет, и наконец-то ты сшиб меня с ног! Да нет, ты меня сшиб с ног с самого начала, только я этого не понимала. А теперь я решила раз навсегда.

Она повесила трубку.

Дик почувствовал, что теперь он понимает человека, приговоренного к смерти и в последнюю минуту получившего помилование. Он долго сидел, погруженный в свои мысли, и совершенно забыл, что не повесил трубки, пока не вошел Бонбрайт, чтобы обратить на это его внимание.

— Только что телефонировал мистер Бишоп, — пояснил он, — у него ось сломалась. Я позволил себе послать за ним одну из наших машин.

— Пусть наши мастера покажут свое искусство на его автомобиле и приведут его в порядок как следует, — добавил Дик.

Оставшись один, он встал, потянулся и прошелся по комнате.

— Ну что же, Мартинес, дружище, — обратился он к пустому пространству, — вы никогда и не узнаете, какое вы сегодня пропустили художественное драматическое представление.

Он нажал кнопку телефона Паолы. Ответила Ой-Ли и поспешила позвать свою госпожу.

— Мне хочется спеть тебе одну песенку, Паола, — и он затянул старинную духовную песнь, излюбленную песнь негров:

За себя, за себя,

И только за себя,

Отвечает каждая душа.

— Так вот мне хочется, чтобы и ты от себя, от себя повторила мне то, что сейчас сказала.

До него донесся ее смех, такой веселый и звонкий, что в нем возрадовалось сердце.