Маленькая фигурка моего отца - [50]

Но тогда, в том эпизоде, к которому возвращается отец, ему не было и тридцати двух. Он хорошо выглядел, хотя у него немного поредели волосы на затылке. Такой маленький, жилистый, ловкий плут. Очень похож на того веселого и предприимчивого, несмотря на печальные обстоятельства, отца, которого я знал в детстве, в первые послевоенные годы.

— Так вот, — продолжает он, — на боку у меня по-прежнему висела камера. А на руке красовалась повязка с надписью «ВОЕННЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ вермахта». «Будь что будет, — объявил я своим товарищам, — мы не станем прятаться. Наш единственный шанс — блефовать». Так мы и сделали — в деревне, у последнего моста через Эльбу. У последнего уцелевшего моста в этой местности. Там мы некоторое время крутились с чрезвычайно деловым видом, притворяясь, будто нам поручена какая-то важная, но секретная миссия, разглашать которую пока запрещено. Потому и полевая жандармерия, и прочие фанатики, которые задерживали всех, кто пробивался к Эльбе, пытались наскоро сколотить из беглецов новые части и послать в последний бой за Отечество, не только не трогали нас, но и на всякий случай обращались с нами весьма почтительно, ведь в сущности эти злобные цепные псы режима ужасно боялись совершить какую-нибудь ошибку.

А мы пока ждали, чего именно — мы и сами не знали. И вот, в один момент к мосту с большой помпой подъезжает колонна из шести-семи машин, впереди на мотоциклах едут то ли эсэсовцы, то ли военная полиция, сам точно не уверен. На первой машине вымпел: «Командующий фронтом генерал…» Кейтель? Да какая разница, не все ли равно, в конце концов?

Так или иначе, колонна остановилась в нашем местечке заправиться. Мы с приятелями случайно тоже оказались на заправке. И тут меня осенило. «Слушай, Фердль, — говорю я нашему водителю, — сейчас или никогда: пристраивайся в хвост колонны и дуй за ними!»

Шофер делает, как я сказал, а полевая жандармерия, потеряв голову от внезапного прибытия высоких господ, носится туда-сюда сама не своя, но совершенно нам не препятствует. Господин генерал подъезжает к переправе с одной, двумя, тремя, четырьмя, пятью, — в шестой были МЫ, — семью, нет, восемью машинами! И вот колонна трогается с места, — отец на пленке рычит «ррр!», как будто заводя мотор. А он, стоя во весь рост в автомобиле, бодро и весело щелкает, поворачиваясь то направо, то налево, маленький фотограф в составе большой торжественной процессии, — таким он себя запомнил, — и как раз вовремя, ведь того и гляди на переправу нагрянут янки, или англичане, или, Боже упаси, русские, — а они уже на спасительном берегу, и пока им ничто не угрожает.

— Это был наш первый эффектный номер, — говорит отец. — Конечно, нам повезло, наша жизнь тогда висела на волоске, и уж во всяком случае нас запросто могли арестовать. Но какие уроки ты можешь из этого извлечь, сынок? Как проложить себе дорогу в мире? Только наглостью, никак иначе!

Нужно уметь производить впечатление, дорогой мой, мир жаждет быть обманутым. Вот, например, я всегда усердно начищал свой Железный крест первого класса, чтобы ярче блестел. А как надраивал нагрудный знак за ранение, хотя он был всего-навсего медный… Но я его полировал-полировал, пока он не начинал сиять как золотой. Железный крест первого класса, Железный крест второго класса, пряжка «За участие в рукопашной», серебряный нагрудный знак «За ранение»… Больше бы, наверное, на моей узкой груди и не поместилось. Но больше в столь великую эпоху и не требовалось. Перед маленьким человеком, удостоенным таких наград, вытягивались по стойке смирно даже отпетые типы и грубияны.

Само собой, для этого нужно уметь себя подать. «Вы что, не ЗНАЕТЕ, какое у меня задание? — огрызался я. — Вы что, не понимаете, с кем говорите?» Должен признаться, на большинство моих противников такое поведение нагоняло страху.

Только однажды все чуть было не пошло к чертям собачьим. Было это в… Уж и не помню, где, после бомбардировок союзников все города и веси стали неотличимы друг от друга. В любом случае, происходило это в казарме, которая мало пострадала от бомбежек. Мы заехали разжиться продуктами и бензином, ведь обычно, благодаря своим бумагам, без хлопот получали и то, и другое.

Вот выхожу я из машины и направляюсь в казарму. Молодцеватый и подтянутый, как обычно, уверенный в себе. Докладываю и бросаю на письменный стол свою бумажку. Объявляю, что нужно нам то-то и то-то, все идет, как обычно, гладко. Но, когда я выхожу и начинаю искать Фердля, шофера, чтобы он помог мне загрузить канистры с бензином, тот уже сам, запыхавшись, бежит мне навстречу. «Слушай, Вальтер, — с трудом переводя дыхание произносит он, — там какой-то эсэсовец собирается конфисковать нашу машину!» «Не может быть, — возражаю я, — у него нет на это права!» Но тут уж эсэсовец и сам пожаловал, важный такой великан, косая сажень в плечах, оберштурмбанфюрер.

«Это вы тут пропагандистской шайкой заправляете? Все, накрылась ваша пропаганда, конец, она нам больше ни к чему, а автомобиль мы изымаем! Ну, чего вы на меня уставились, как бараны, освобождайте машину, да поживее, а вы сами со своими людьми поступаете в распоряжение командования части!»