Маленькая фигурка моего отца - [25]

Уже в июле тысяча девятьсот сорок первого года насчитывалось более трехсот тысяч русских пленных. К концу сентября число их возросло как минимум в три раза. Отец говорит о группе армий «Центр»; о группах армий «Север» и «Юг» ему точно ничего не известно. Однако они, вероятно, взяли в плен не меньше.

— Представь себе: нескончаемый людской поток. Он и вправду казался бесконечным, даже когда мы проезжали мимо на автомобилях. МЫ двигались вперед, на восток, а ОНИ, серые, согбенные под высокими небесами, — обратно, на запад, в опустошенные, сожженные земли.

Голос моего отца на пленке говорит о желании смотреть и желании отвернуться, о сострадании и отвращении, охватывавших его при виде побежденных. Об их замедленных, усталых движениях, о том, какие они были опустившиеся и грязные на фоне бодрых, аккуратных, подтянутых оккупантов.

Этот контраст запечатлен и на снимках. Деморализованные русские и уверенные в себе немцы. Солдаты вермахта на фотографиях поют и смеются, решительно идут в бой или наслаждаются отдыхом на привале, обстоятельно и уютно устроившись на свежем воздухе. А вот в жилищах, видимых на заднем плане, — в низеньких избах, крытых тростником или соломой, — сначала пришлось морить клопов.

Вот солдаты вермахта вырезают из дерева поделки, курят, пишут письма на родину. Вот они едят и пьют, добродушно подшучивая друг над другом. Вот моются, раздевшись до пояса. Вот спят. Мечтают. Завтра снова день. А через две недели будем под Москвой.

Гладкие, юные лица немцев, изборожденные морщинами лица русских. Ну, вот, например, РАЗНИЦА, ее нельзя отрицать. Широкие славянские скулы, раскосые татарские глаза. Немцам, как бы они ни сочувствовали горю, обрушившемуся на этих людей, они поневоле представлялись злодеями, способными на любую подлость, любой удар в спину.

Голос отца на пленке рассказывает об АГИТАЦИОННОЙ БРОШЮРЕ для солдат вермахта. Речь в ней шла о коварных, предательских планах Сталина, намеревавшегося напасть на Германию. Лишь интуиции и полководческому гению фюрера мы обязаны тем, что эти планы удалось своевременно разоблачить и разрушить. Но ныне брошен решительный вызов еврейско-большевистскому мировому заговору.

Нам надлежит, — значилось в памятке, составленной для нас, пропагандистов, Главным управлением СС, — избавить мир от этой чудовищной чумы. Сейчас мы отражаем натиск кочевых степных орд, обеспечиваем нерушимость восточных границ Европы! На наших глазах становится былью то, о чем некогда мечтали германские воины в степях Востока. Вновь скачут на битву готы! Каждый из нас превратился в германского воителя!

Разумеется, голос моего отца на пленке произносит эти слова отстраненно и не без иронии.

— Даже тогда, — говорит он, — в этот бред верили только самые отъявленные нацистские тупицы.

Ни он, ни его товарищи по роте войск пропаганды номер шестьсот девяносто три уж точно на такое не покупались.

— Мы же были не идиоты, — произносит он, — не слепые, какую бы ложь ни распространяли СС. — Так говорит отец. Так он уверяет. — Постепенно, мало-помалу, у нас открывались глаза. Невзирая на то, что многие, не я один, издавна восхищались блистательными германцами. Мало-помалу. Из Смоленска мы двинулись в направлении Ржева. Лето сменилось осенью, и одновременно неуловимо изменились наши взгляды.

Внезапно вместо солнца и тепла, царивших на первых фотографиях, нагрянули дожди и холода, также щедро запечатленные на снимках.

— Хорошей погоды как не бывало, — произносит голос отца на пленке, — в конце сентября уже зарядили дожди. За какую-нибудь пару недель дороги развезло, так что мы увязали в сплошной непролазной грязи.

В таких условиях не только продвижение вперед, но и отправка пленных в тыл оказалась чертовски трудным делом. Если и раньше эти бесчисленные мужики, оборванные и опустившиеся, голодали и вшивели, то сейчас они уже просто превратились в животных. Продовольствие приходилось везти издалека, паек, естественно, выдавался в первую очередь солдатам на передовой, так что пленных русских и до наступления осени кормили впроголодь. А теперь никого уже и не заботило, выживут они или умрут от голода.

Но, возможно, их просто НЕ ХОТЕЛИ кормить.

— По крайней мере, — говорит отец, — ходили такие слухи. Ведь эти пленные, в конце концов, были для нас огромной обузой. Да и будущее Германии можно было построить и меньшим количеством русских.

Их именовали «славянскими недочеловеками». И в самом деле, от невообразимых унижений, выпавших им на долю, многие почти утратили человеческий облик. Видя, как пленные тонут в грязи, я иногда с трудом подавлял в себе сострадание. Их гнали, точно скот, да и обращались с ними не лучше.

А кормили их, если вообще кормили, просто вываливая горячую жижу в подставленные ладони, ведь мисок не хватало. Они обжигали руки, но терпели, у них не было выбора: либо хлебать это варево, либо умирать от голода. Говорят, когда их под конвоем вели на запад, они мерли как мухи. Став свидетелем таких страданий, хотя бы не вживую, не непосредственно, быстро излечиваешься от любого героического вздора.

Да и о детской жажде приключений гражданские, решившие поиграть в солдат, быстро забыли.