Маленькая Фадета - [37]

— Почему ты не хочешь пойти танцовать? — говорил он кому-то, кого Сильвинэ не видел. — Ведь ты давно уже уходишь сейчас же после обедни. Что ж дурного в том, если я буду с тобой танцовать; все думают, что я тебя почти не знаю. Никто не подумает, что я люблю тебя, а просто что я делаю это из вежливости и чтоб посмотреть, не разучилась ли ты еще танцовать.

— Нет, Ландри, нет, — отвечал голос, которого Сильвинэ не узнал, потому что давно не слышал его. Маленькая Фадета в последнее время держалась вдали от всех и в особенности от него.

— Нет, — говорила она, — я не хочу, чтоб на меня обратили внимание, так лучше. Если мы раз пойдем танцовать, ты захочешь каждое воскресенье опять танцовать, и пойдут сплетни. Подумай о том, что я тебе всегда говорила, Ландри: тот день, когда узнают, что ты меня любишь, будет началом наших мучений. Пусти меня теперь. Ты проведешь часть дня с твоей семьей и с твоим братом, а мы встретимся с тобой потом, где условлено.

— Но как обидно никогда не танцовать вместе! — сказал Ландри. — Ты так любишь танцы, моя милая, и ты так хорошо танцуешь. Какое наслаждение мне доставило бы держать тебя за руку или кружить в своих объятиях. И ты, воздушная и прелестная, танцовала бы только со мной!

— И как раз этого не следует делать, — возразила Фадета. — Я вижу, ты очень жалеешь, что тебе не приходится танцовать, мой милый Ландри. Но, право, я не понимаю, почему ты отказался от этого. Пойди, потанцуй немного; мне будет приятно думать, что ты развлекаешься, и я тебя буду терпеливо ждать.

— О, ты слишком терпелива! — сказал Ландри, и в его голосе слышалось нетерпение. — Но я скорее согласился бы дать отрубить себе обе ноги, чем танцовать с девушками, которых я не люблю и которых я не поцеловал бы, если бы мне дали даже сто франков.

— Да? А если бы я танцовала, — возразила Фадета, — я должна была бы танцовать не только с тобой, а также и с другими, которые бы целовали меня.

— Замолчи, пожалуйста! — воскликнул Ландри. — Я не желаю, чтобы кто-нибудь тебя целовал!

Сильвинэ услышал удаляющиеся шаги, его брат шел по направлению к нему. Не желая, чтоб Ландри узнал, что он подслушивал, Сильвинэ зашел на кладбище и дал Ландри пройти мимо.

Это открытие, как острый нож, поразило Сильвинэ. Он не старался узнать, кто была эта девушка, которую Ландри так страстно любил. Довольно было и того, что Ландри покидал его ради кого-то и что эта девушка так завладела всеми мыслями Ландри, что он скрывал их от своего близнеца и не поверял ему свою тайну.

«Он, верно, не доверяет мне, — думал Сильвинэ, — а эта девушка, которую он любит, довела его до того, что он боится меня и ненавидит. Теперь я понимаю, почему он дома такой скучный и беспокойный, если я хочу с ним погулять. Я уж отказался от этого, так как думал, что он любит одиночество; но теперь я не буду его беспокоить. Я ему ничего не скажу. Если он узнает, что я подслушал то, чего он не хотел мне доверить, он будет сердиться. Я буду страдать один, а он будет радоваться, что избавился от меня».

Сильвинэ выполнил свое намерение и даже преувеличивал свою сдержаность. Он не только не удерживал брата, но, чтоб не стеснять его, сам уходил из дому и отправлялся мечтать в сад, не желая уходить дальше. «Ведь если я там встречу Ландри, — думал он, — он вообразит, что я его выслеживаю, и даст мне понять, что я ему мешаю».

И понемногу то страдание, от которого он почти исцелился, стало так угнетать Сильвинэ, что это стало заметно по его лицу. Мать стала журить его за это; но ему было стыдно в восемнадцать лет сознаться в той же слабости, что и в пятнадцать, и он поэтому не признавался в том, что его мучило.

И это спасло его от болезни. Господь бог не отказывается от тех, которые от себя не отказываются; тот, кто имеет силу скрыть свое горе, лучше может бороться с ним, чем тот, кто жалуется. Бедный близнец был постоянно печален и бледен; изредка на него нападали приступы лихорадки; он вырос, но остался тонким и хрупким. Он не был приспособлен к работе, но это была не его вина, потому что он знал, что ему полезно работать; он и так огорчал отца своим печальным видом и не хотел больше сердить его и вредить ему своей слабостью. Поэтому он часто брал на себя больше, чем мог вынести, и бывал на следующий день так слаб, что не мог ничего делать.

— Из него никогда не выйдет хороший работник, — говаривал дядюшка Барбо: — но он делает, что может, и даже недостаточно щадит себя. Вот почему я не хочу отдать его в работники к чужим; ведь он из страха упреков и из-за слабых сил, которыми наделил его господь, быстро доведет себя до могилы, и я всю жизнь буду себя за это упрекать.

Тетушка Барбо одобряла эти рассуждения и всеми силами старалась развеселить Сильвинэ. Она советовалась об его здоровьи с несколькими врачами, и одни говорили ей, что мальчика надо очень беречь и давать ему пить одно только молоко, потому что он очень слаб; другие говорили, что надо заставить его много работать и давать ему крепкого вина, потому что он слаб и его надо подкреплять. И тетушка Барбо не знала, кого ей слушать; так всегда случается, когда советуешься со многими. К счастью, она все колебалась и не исполнила ни одного совета. А Сильвинэ шел неуклонно по тому пути, который наметил ему бог: нес свое маленькое горе, которое его не слишком обременяло, до тех пор, пока любовь Ландри не подвергалась огласке; с той поры горе Сильвинэ увеличилось от тех страданий, которые люди причиняли его брату.