Маленькая белая лошадка в серебряном свете луны - [26]

Это тень от ее

Одинокой любви.

Закончив, она подошла к клавикордам, открыла их, сыграла и спела свою песенку… Но нет, это была не ее песенка, а чья-то еще… И снова ей показалось, что в розарии кто-то есть. Она подбежала к окну и выглянула, и на этот раз ей показалось, что она заметила убегающую прочь маленькую фигурку, больше похожую на фею, чем на человеческое существо. Взглянув снова, она ничего не увидела, кроме зарослей шиповника и все тех же маленьких птичек с разноцветными крылышками. Они великолепно пели в то утро, щебетали и чирикали, пели и кричали, насвистывали и жужжали, славя весну, так что удивительно было, как у них не лопаются горлышки. Что же это за птичка так жужжит? Мария слышала о колибри, жужжащих птичках, но не знала, что они водятся в Англии. Звук, сначала такой тоненький, становился все громче и громче, пока стал похож не на жужжание, а на бульканье воды в кипящем чайнике. Теперь он доносился не из розария, а из комнаты позади нее. Она обернулась, и увидела – перед камином между спящими Биггинсом и Тишайкой, уставившись на пламя и громко урча, сидит черный кот.

Захария.

Мария затаила дыхание и глядела во все глаза. Со дня своего рождения она не видела такого кота. Он был огромный, вдвое больше любого другого, которого она видела. в Лондоне. Его черная шерсть так необычайно лоснилась, что блестела, как шелк. Хвост тянулся за ним по полу на добрый ярд и напоминал толстую черную змею, кончик хвоста, слегка приподнятый, подрагивал из стороны в сторону, что в сочетании с потрясающим рокочущим мурлыканьем позволяло догадываться о характере Захарии. У него была благородная голова, с большим выпуклым лбом и крупными, красиво очерченными ушами. Грудная клетка, как и можно было ожидать по тем звукам, которые из нее исходили, казалась необычайно мощной и хорошо сочеталась с широкими плечами и сильными лапами.

Все вместе выглядело очень представительно, и когда он повернул голову, и его изумрудно-зеленые глаза уставились на нее, она снова почувствовала себя так же, как во время знакомства с Рольвом. У него независимый характер, вспомнила Мария рассказ сэра Бенджамина, и он не любит, когда к нему подходят без его разрешения. Она осталась на том месте, где стояла, и присела в реверансе.

Такая вежливость очень ему понравилась, он поднялся и пошел к ней, закрутив хвост тремя изящными кольцами, с поразительной важностью шагнув на ковер цвета морской волны. Приблизившись к Марии, он начал кружить вокруг нее так, что каждый следующий круг был уже предыдущего, пока не стал ходить у самых ее юбок, так близко, что она почувствовала вибрацию от его мурлыканья.

И только тогда она осмелилась наклониться и коснуться пальцами его головы… Шерсть была потрясающе мягкой… Он как будто не обратил на это внимания. Он еще раз обошел вокруг нее, затем внезапно перестал мурлыкать и направился к полуоткрытой двери гостиной. С бьющимся сердцем Мария вышла за ним в залу.

Рольв не спал, но на этот раз он не выказал никакого неудовольствия намереньям Марии – хотя на этот раз, строго говоря, посещение кухни было не ее намереньем, а Захарии…

Захария встал на задние лапы и повернул ручку двери одним ударом правой лапы. Он вышел, Мария последовала за ним, а Рольв встал и закрыл за ними дверь.

Наконец, Мария очутилась в кухне. Кухня была роскошная, выложенная огромными каменными плитами, отмытыми до белоснежной чистоты, и почти такая же громадная как зала. На потолке перекрещивались огромные дубовые балки, с которых свисали окорока и связки лука и сушеных трав. В ней было два очага, один для кипячения и варки, другой, с вертелом, для жарки. В толще стены было две печи для выпечки хлеба, и по всем стенам на крючках висели кастрюли и сковородки, начищенные до такого блеска, что отражали свет не хуже зеркал. В одном углу стоял огромный чан для воды, в другом – дубовый буфет, где изящными рядами расположилась хорошенькая фарфоровая посуда, а в центре комнаты стоял дубовый стол. Несколько дверей, как догадалась Мария, вели в кладовые и чуланы. Окна выходили на задний двор, так что комнату наполняло утреннее солнце, и вся она была веселой, яркой, теплой и потрясающе чистой. В ней не было стульев, но у стены стояла деревянная скамья и несколько трехногих деревянных табуреток. Одна из табуреток была придвинута к столу, и на ней, лицом к той двери, в которую вошла Мария, стоял маленький горбатый карлик, раскатывающий тесто. Он коротко кивнул и указал скалкой на скамейку у стены.

– Мармадьюк Алли к вашим услугам, маленькая госпожа, – произнес он тонким скрипучим голосом. – Садись, но слов никаких не произноси. Не могу позволить себе участвовать в беседе, пока вовлечен в творение пирога с телятиной.

Несмотря на свою манеру выражаться, он, похоже, неплохо к ней отнесся, потому что на лице его внезапно вспыхнула широченная улыбка, так что рот растянулся до ушей, а маленькие круглые блестящие черные глазки весело ей подмигнули. Тем не менее Мария была рада, что Рольв предостерег ее утром от вторжения на кухню незваной, поскольку что-то в его облике подсказывало, что вольничать с собой он не позволит. Она подошла к скамье, села и скромно сложила руки на коленях.