Мальчики в лодке - [8]

К 20-м годам начали проявлять интерес к своим командам и западные фанаты, их к этому во многом подстегивало нарастающее и уходившее корнями еще в 1903 год соперничество между Вашингтонским и Калифорнийским университетами. После нескольких лет борьбы за финансирование и признание спорта хотя бы внутри университета, гребные команды обоих учебных заведений в конце концов стали время от времени одерживать победы, сравниваясь в искусности со своими восточными коллегами. Не так давно две команды из Калифорнии взяли олимпийское золото. Оба университета теперь могли рассчитывать на поддержку десятков тысяч студентов, выпускников и просто заинтересованных граждан на ежегодном двоеборье в апреле, когда они будут сражаться за превосходство в гребном спорте на Западном побережье. Но тренерам на Западе платили только малую толику того, что получали тренеры на Востоке, и поэтому в большинстве своем западные команды соревновались друг с другом. В учебных заведениях не только не было денег для найма тренеров, но и никого на примете, кто был бы хорошим специалистом в этом деле. Все знали, что центр американской академической гребли все еще лежал где-то между Кэмбриджем, Нью-Хэйвеном, Принстоном, Итакой и Аннаполисом. Роял Броухэм понимал, что если как-нибудь удастся сместить этот центр на восток, то у Сиэтла есть все шансы им стать и тем самым завоевать столь необходимое уважение и признание. Но, учитывая тенденцию, он понимал, что центром могла стать и Калифорния.

В тот самый день, когда Эл Албриксон изучал своих новобранцев на лодочной станции в Сиэтле, за восемь тысяч километров к востоку, поздно ночью, склонившись над чертежной доской в одном из офисов Берлина, работал тридцатидевятилетний архитектор по имени Вернер Марх.

Несколько дней назад, а именно 5 октября 1933 года, они вместе с Адольфом Гитлером вышли из черного бронированного «Мерседеса» на поле в восточных окрестностях Берлина. С ними были доктор Теодор Левальд, президент Олимпийского комитета Германии, и Вильгельм Фрик, министр внутренних дел Третьего рейха. Они высадились на холме, который возвышался над центром города метров на тридцать. К западу отсюда лежал древний Грюнвальдский лес, где в шестнадцатом веке принцы охотились на оленей и диких кабанов и куда ныне все жители Берлина ходили за грибами, в походы и на пикники. На востоке шпили древних церквей и остроконечные крыши домов центральной части Берлина возвышались над морем деревьев, уже начавших желтеть в прохладном осеннем воздухе.

Представители власти приехали, чтобы осмотреть старый стадион «Дойче», построенный в 1916 году для злополучных Олимпийских игр того года. Его спроектировал отец Вернера, Отто Марх, который впоследствии руководил и постройкой здания самого большого в мире стадиона в то время. Но Игры отменили из-за Великой войны, той войны, которая подвергла Германию такому унижению. Теперь, под руководством младшего Марха, на стадионе проходили работы по реконструкции здания для подготовки к Олимпийским играм 1936 года, которые пройдут в Германии.

Изначально Гитлер вообще не хотел принимать Игры. Его оскорблял почти каждый аспект главной идеи этого мероприятия. Еще год назад он обозвал Олимпийские игры «еврейским и масонским» изобретением. Сама суть олимпийского идеала – спортсмены всех наций и рас, которые объединяются и соревнуются на равных условиях – была полной противоположностью ключевому убеждению Национал-социалистической партии, которое гласило, что люди арийской расы очевидно превосходили все остальные народы. У фюрера вызывало глубокое отвращение любое упоминание того, что евреи, негры и другие кочевые племена со всего мира приедут и будут шататься по Германии. Но через восемь месяцев после того, как он пришел к власти в январе, Гитлер поменял свое мнение.

Этим изменениям больше, чем кто-либо другой, способствовал Йозеф Геббельс, рейхсминистр народного просвещения и пропаганды. Геббельс – ярый антисемит, который оказал очень большую поддержку Гитлеру в его политической карьере – сейчас систематично разрушал то, что осталось в Германии от свободной прессы. Ростом он был чуть более полутора метров, его правая стопа была деформирована, как и вся нога, которая была короче левой, голова его была странной формы, пожалуй, слишком большой для такого маленького человека, и вообще, он ничем не был похож на высокопоставленную фигуру авторитетного политика, хотя на самом деле Геббельс был одним из самых влиятельных доверенных людей Гитлера. Он обладал великолепным умом, невероятной силой убеждения и необыкновенным коварством. Те, кто знал его лично – среди них посол Америки в Германии Уильям Додд, его жена Мэтти и его дочь Марта, – находили его «очаровательным» и «заразительным», «одним из немногих людей в Германии с чувством юмора». Для такого небольшого человека у него был невероятно сильный голос, которым он орудовал, словно рапирой, когда обращался к народу с трибуны или вещал по радио.

На прошедшей неделе он собрал триста берлинских журналистов, чтобы проинструктировать их по поводу положений нового национального закона о печати, введенного партией. Прежде всего, объявил он, впредь, для того чтобы заниматься журналистской практикой в Германии, каждому необходимо будет получить лицензию у его печатной организации, «Рейхсвербанд дер дойчен пресс», и ни один человек, кто имел – или чья супруга имела – еврейские корни с любой стороны, ее получить не смогут. Что же касалось выпускаемого материала, никому не разрешалось публиковать статьи, которые не были сначала одобрены партией. В особенности это касалось тех материалов, которые «расценивались как ослабляющие силу Рейха на родной земле или за границей, общественную волю немецкого народа, ее военный дух, культуру или экономику страны». Но все это и не должно было вызвать проблем, как спокойно убедил Геббельс шокированных журналистов в тот день: «Я не вижу причин, по которым у вас могут возникнуть проблемы с тем, чтобы писать статьи в соответствии с интересами государства. Вполне возможно, что правительство иногда может ошибаться – это касается индивидуальных мер и запретов, – но абсурдно полагать, что есть что-то превыше правительства. Да и в любом случае, в чем польза журналистского скептицизма? Он только ставит людей в неловкое положение и путает их».