Мальчики с бантиками - [3]

– Вот везу… маму-то! Уже немного осталось.

– До Архангельска?

– Ага.

– К родным, выходит?

Савка показал конверт последнего письма от отца.

– И адрес имеется – номер полевой почты. Он у меня не как-нибудь… Комиссар!

– Это фигура, – оценили его отца военные. – Только, милый, номер полевой почты – это еще не номер дома.

– Я найду. Только бы в Архангельск поскорее… Чего уж!

Вот и конец пути. Вокзал – на левом берегу Двины, а город – на правом. Моста через реку нет, и пассажиры дружно топают через подталый лед. Даже не верится, что там, в этих улицах города, в хитросплетении корабельных мачт, где-то сейчас находится отец Савки, который еще не ведает, что они уже здесь, только на другом берегу… Савка сгрузил все вещи в горку на перроне вокзала, поверх скарба усадил мать, и она ткнула кулаком в синий узел, проверяя:

– Машинка-то еще здесь? Здесь будто…

Савка перед уходом строжайше наказал ей:

– Ты сиди, пока я папу не найду. Главное, стереги чемодан – в нем мои сочинения.

По скользкой, наезженной санками тропе он съехал с берега на лед реки. Где же искать отца? Напрасно он расспрашивал прохожих, показывал им конверт:

– Где тут найти – вот по такому номеру?

– По номеру? Не знаю, – отвечали прохожие.

А один даже повертел конверт в руках, потом сказал:

– Ну и комик же ты, приятель!

Забрел Савка и на почту, где выстоял длиннющую очередь, чтобы задать все тот же вопрос. Но и здесь его постигло жестокое разочарование:

– По номерам полевой почты справок не даем…

Его уже шатало. От голода. От холода. От недосыпа. Плечо сильно болело, и Савка заметил, что пальцы левой руки разжимаются с трудом.

В пустынной сберкассе, куда Савка зашел обогреться, за стеклами окошечек сидели две барышни. Яростно и жарко пуляла искрами железная печка.

– Тебе тут чего? – спросили барышни.

– А… нельзя? – ответил вопросом Савка.

– Можно. Только не укради чего-нибудь.

– Чего у вас красть-то. Мне бы так… погреться. Из Ленинграда я, из блокады. Приехал вот… а не знаю…

Отношение к нему сразу переменилось, и Савка снова тряс конвертом, рассказывал про отца, что тот служит на кораблях, и не как-нибудь, а комиссаром.

– Так тебе в Соломбалу надо.

– А что это такое? – спросил Савка, запоминая.

– Остров. Ну, как в Ленинграде – Васильевский. В Соломбале, на второй лесобирже – флотский Экипаж. Старый кирпичный дом в пять этажей. Вот там свой конверт и покажи…

Пришлось опять переходить речку, и – правда! – показался большущий домина казенного вида, без занавесок на окнах. Возле пропускного пункта похаживал румяный матрос-новобранец с винтовкой. Ему было явно скучно, и он припугнул Савку штыком:

– Вот я тебя на шомпол насажу, а потом изжарю!

Савка штыка не испугался.

– Нашел чем пугать… ленинградского-то! Мне бы вот комиссара Огурцова. Может, слышал?

– А ты кто такой? На што тебе сдался комиссар?

– Так я же его сын буду… Савка Огурцов!

– Минутку. – И матрос стал куда-то названивать.

Скоро явился запаренный рассыльный в бушлате.

– Вот этого пацана – в политотдел.

– Есть! – развернулся рассыльный.

Он провел Савку на третий этаж, в просторный кабинет, где за столами (под плакатами, зовущими к победе) сидели и что-то писали четыре морских офицера. Савка понял, насколько он плох, когда при виде его один офицер схватился за голову, второй свистнул, третий охнул, а четвертый, самый деловой, спросил:

– Что делать с ним для начала? Мыть или кормить?

Состоялась краткая дискуссия, в которой Савка скромнейше участия не принимал. Коллегиально было решено – сначала кормить, но не до отвала, чтобы не помер.

– Иди на камбуз, но соблюдай норму. Потом ешь сколько влезет, а поначалу воздержись. Отец твой на тральщиках, мы ему сейчас позвоним, и он скоро прибудет…

Столовая в Экипаже – громадный зал вроде театра, и в глубь его тянутся столы, столы, столы… Они накрыты к обеду – миски, ложки, чумички, а вилок матросам не положено. Сбежались официантки. Сочувственно охая, усадили Савку за отдельный стол и сами уселись напротив. Горестно подпершись руками, женщины смотрели, как он подчистую умял и первое, и второе, и третье. Одна из них, постарше, сказала ему:

– Нам не жалко. Мы бы еще дали, да из политотдела звонили. Не велено тебе сразу много есть.

Опять явился рассыльный и объявил Савке весело:

– Ходи вниз по трапам. Тут недалече… только до баржи!

Привел он Савку на баржу, вмерзшую в лед под берегом, а на барже была мыльня. Пожилой матрос-банщик вопросил строго:

– А вша у вашего величества имеется?

– Хватает, – робко признался Савка.

– Тогда сымай все с себя, кукарача!

Первым делом банщик пожелал остричь Савку под машинку.

– Нагнись. Я тебя под нуль оболваню.

Савкины пожитки он завязал в узел и поднял его двумя пальцами.

– Вша, – сказал матрос внушительно, – животная загадочная. Когда человек в тепле, в счастье и в сытости – ее нету! Как только война, смерть, голод и горе людское – тут она появляется, стерва, и ты скребешься, как не в себе… Вот что, – закончил он, – от прежней шикарной жизни оставлю я тебе пальтишко, порты да валенцы. Остальное в печку брошу.

– Кидайте, – согласился Савка. – Чего тут жалеть?

Моясь казенным мылом, он заметил, что его левое плечо все синее от удара поездным крюком. В трюме баржи – жаркая парилка, лежат на полках исхлестанные веники. Когда Савка вымылся, банщик бросил ему все чистое – морское. От кальсон и тельняшки исходил особый – казенный, что ли, – запашок.