Мальчики с бантиками - [10]

* * *

До самого конца июля томились юнги по баракам, отрезанные от общения с городом, лишенные права переписки. Старшины читали им строевой и дисциплинарный уставы. Но эти книжки навевали на юнг непроходимую тоску. Не веселее казались и строевые занятия, отработка шага и поворотов между стенами унылых бараков.

Тоска ожидания иногда рассеивалась лекциями комиссаров о славе и героизме русского флота. Изучали юнги и винтовку с гранатой – это уже охотно! Ни одного кинофильма юнгам не показали.

На все вопросы старшины отвечали:

– Умей ждать. Флот любит терпеливых ребят.

Среди юнг стали блуждать самые нелепые слухи.

– Вот гадом буду, – клялся один, – если совру. Это уж точно: всех нас скоро забабахают на Землю Франца-Иосифа.

– Вранье! – отвечали ему. – Сейчас каждого из нас втихаря проверяют, а потом станут готовить в десант. Севастополь обратно брать! Кто накроется – тому вечная память. А кто живым из десанта вернется, того допустят до сдачи экзаменов.

– Каких еще экзаменов? Мало мы их в школе сдавали?

– Говорят, по математике гонять станут. Икс равен игреку, тангенс-котангенс, ну и прочая мура…

В один из дней раздался голос дневального:

– Юнга Огурцов – на выход!

– С вещами? – спросил Савка.

А сердце, казалось, сломает все ребра в груди. Зачем на выход? Неужели дознались, что с рукой неладно?

– Без вещей! Тебя батька на ка-пэ-пэ дожидается.

Курящие хватали Савку у дверей, терзая просьбами:

– Папан твой с папиросами? Слямзи для нас по штучке.

– Да ну вас! – угрюмо увертывался Савка от просителей. – Он же меня выдерет, если я у него курева попрошу.

Отец, еще издали заметив сына, принялся хохотать. В самом деле, картина была уморительная: маленький человечек во фланелевке до колен, рукава закатаны, штаны подвернуты, а вырез фланелевки, в котором видна тельняшка, доходит до самого пупа.

– Ловко тебя принарядили, брат! – сказал отец, просмеявшись. – Ну, не беда. Давай отойдем в сторонку. Ты как живешь-то?

– Хорошо.

– Правду сказал?

– Конечно. Юнги, бывает, и в адмиралы выходят.

– Далеко тебе еще… до адмирала-то! Одного я боюсь, сынок. Учеба твоя в дальнейшем может сорваться, вот что. Вырастешь, и с каждым годом будет труднее садиться за учебники. Это я по себе знаю!

Отец начал службу на «новиках» Балтики, масленщиком в котельных отсеках. Прирожденный певец-артист, певцом он не стал. Прирожденный математик, ученым он не стал тоже. Флот заполонил его всего, и, хотя потом ему открылись все двери, он так и остался на кораблях. Прошел нелегкий путь от масленщика на эсминцах до комиссара.

– Твой поступок не осуждаю, – сказал отец. – Хотя ты и не посоветовался со мной. А я сегодня пришел попрощаться.

– Уходишь? Опять в море?

– Да. Ухожу. Только не в море – под Сталинград.

– Неужели, – спросил Савка, – у нас солдат не хватает?

Отец ответил ему:

– Если в добровольцы идут мои матросы, то мне, их комиссару, отставать не пристало. Положение на фронте сейчас тяжелое, как никогда. Война, сынок, кончится не скоро… Помяни мои слова: тебе предстоит воевать! А война на море – очень жестокая вещь. Как отец я желаю тебе только хорошего. И не дай Бог когда-нибудь тонуть с кораблем. Это штука малопривлекательная. Все совсем не так, как показывают в кинокартинах.

– А… как? – спросил Савка.

– Этого тебе знать пока не нужно. – Отогнув рукав кителя, отец глянул на часы: похлопал себя по карманам, словно отыскивая что-то. – Мне как-то нечего оставить тебе… на память.

– А разве, папа, мы больше не увидимся?

– В ближайшее время – вряд ли… Будем писать друг другу, но пока я еще не знаю номера своей почты. А ты?

– Нам тоже номер пока не сообщали…

– Тогда договоримся, – решил отец. – Ты пиши бабушке в Ленинград на старую квартиру, и я тоже стану писать туда.

– А если бабушка… если ее нет? – спросил Савка.

Отец нахлобучил ему на глаза бескозырку.

– Не болтай! Старые люди живучи. – Еще раз глянул на часы и спросил: – Хочешь, я оставлю их тебе?

– Не надо, папа. Тебе на фронте они будут нужнее.

– Ну, прощай. На всякий случай я тебе завещаю: не будь выскочкой, но за чужие спины тоже не прячься. До двадцати лет обещай мне не курить… Не забывай бабушку! Она совсем одна.

Отец поцеловал сына и шагнул за ворота. Савка долго смотрел ему вслед, но отец шагал ускоренно, не оборачиваясь.

А в бараках шла суматоха, юнги кидались к вешалкам, разбирая шинели.

– Эй, торопись, – сказали Савке. – Построение с вещами.

На дворе колонну разбили на отдельные шеренги. Юнгам велели разложить перед собой все вещи из мешков, самим раздеться до пояса и вывернуть тельняшку наружу. Старшины рыскали вдоль строя, придирчиво осматривая швы на белье:

– На предмет того, не завелись ли у вас звери.

Одного такого нашли. Напрасно он уверял:

– Это ж не гниды! Это сахарный песок я просыпал…

Его вместе с пожитками загнали в вошебойку. Вернулся он наново остриженный, и пахло от него аптекой.

– Запомните! – провозгласили старшины. – На кораблях советского флота существует закон: одна вошь – и в штаб флота уже даются о ней сведения, как о злостном вражеском диверсанте…

Перед юнгами – наконец-то! – раздвинулись ворота печального лагеря, обмотанные колючей проволокой, и колонна тронулась в неизвестность. В вечернем тумане, клубившемся над болотами, чуялась близость большой воды. Придорожный лесок вскоре поредел, и все увидели трухлявый причалец. Возле него стоял большой войсковой транспорт – неласково-серый, будто его обсыпали золой. Это было госпитальное судно «Волхов», ходившее под флагом вспомогательной службы флота. Началась погрузка юнг по высоким трапам. Сначала – на палубу, потом – в низы корабля. Светлые и просторные кубы трюмов заливало теплом и электричеством, в них бодро пели голоса вентиляции. Под самую полночь транспорт отвалил от топкого берега, не спеша разворачиваясь на фарватер. А когда дельта Двины кончилась и на горизонте просветлело жемчужным маревом, откуда-то из-за песчаного мыска вдруг вырвались два «морских охотника» и, расчехлив пушки, законвоировали госпитальное судно.