Мальчики-мальчишки - [8]

Я под Властью подразумеваю не пассивное сидение на троне или в шикарном кабинете, а способность влиять на ход событий в своих владениях, знать любой закоулок, каждое настроение своей империи, распоряжаться ею и быть уверенным, что твои распоряжения будут в точности выполнены. А тут наметилось ещё одно раздвоение в государстве, когда обитатели тронов и кабинетов перестали влиять на то, что творится в их царстве. И когда руководство страны принимает закон, например, об ограничении рекламы табака и непотребного образа жизни, она продолжает оставаться на своём месте. Шокирует именно то обстоятельство, что такое «руководство» на самом деле не может справиться даже с этаким пустяком, не говоря о вещах более значительных, потому что реальная Власть находится в других руках, а официальная власть словно бы подчиняется ещё какой-то невидимой Власти.

Вот и Слава Трубачёв ещё в те годы, когда в стране за трон в Кремле боролись Первый (и последний) президент СССР и Первый президент России, создал для некое подобие личного княжества сначала в нашем городе. Далее власть его стала распространяться и на соседние окрестности. Слава в своё время не очень успешно учился в Политехническом институте в середине 80-ых годов, но зато хорошо продвигался по общественной работе. Однажды он влип в неприятную историю: зачем-то украл кассетный магнитофон у приятельницы. «Бес попутал», – сказал он тогда. А кассетный магнитофон в те годы был ценностью необычайной, в отличие от своего катушечного старшего брата, который весил больше современного телевизора. Суд да дело, и получил Трубачёв небольшой, но всё-таки срок. Отсидел всего год, но, обладая природным артистизмом, с наслаждением изображал потом из себя матёрого уголовника, который провёл на нарах по меньшей мере полжизни.

Ещё в 60-ые годы советская интеллигенция увлеклась тюремными песнями, блатным шансоном. Это было необычно, пикантно, ново. Что пришло из тюрьмы – так что ж: полстраны в лагерях отсидело. Тюрьма воспринималась не местом пребывания преступников, а как интересный мир, где побывали такие человечища, как Лихачёв и Бродский. В 90-ые же годы вообще вся страна с какой-то необъяснимой бравадой стала изображать из себя братву и к месту, и не к месту. Все стали изъясняться исключительно «по фене», которую можно услышать теперь в университетах и банях, в кулуарах власти и в кругу интеллигенции, от сотрудников милиции и школьных учителей, на эстраде и в кино, которое в большей степени теперь просвещает людей относительно новых норм новорусского языка. Русская речь истощилась настолько, что люди разучились подбирать нужные слова для выражения чувств, поэтому даже влюблённые стали не свидания назначать, а «забивать стрелку», как поётся в одной современной песне: «Девчонка стрелку забила, а где конкретно – забыла». В каждой строке половина слов – блатные. Дошло до того, что милиция стала называть себя блатным словечком «менты».

В моём доме живёт человек, который отсидел несколько лет ещё при Брежневе за то, что привёз как-то из рабочей поездки в капстрану Финляндию три пары джинсовых брюк и продал их здесь знакомым. Так он совсем не использует в речи эту самую феню, а те, кто никогда не сталкивались с тюремным миром, шпарят на ней так, что могут запросто сдать экзамен на филфак по данному наречию. Такие гениальные актёры, как Евгений Евстигнеев или Георгий Менглет, очень убедительно играли махровых воров в законе и без фени, а нынче так никто уже не умеет почему-то. Говорят, что когда наши юмористы, выступая где-нибудь в Штатах или Израиле перед бывшими соотечественниками, покинувшими Родину в эпоху Советского Союза, начинают читать рассказы с использованием блатного жаргона, то их юмор никто не понимает, потому что слушатели, живя в чужой стране, сумели, в отличие от нас, живших в России, сохранить настоящий русский язык, какой теперь можно услышать разве что в телепередачах Виталия Яковлевича Вульфа. Крупнейшее государство мира заболело тюремной романтикой и стало похоже на зону, где действуют не законы, а всё делается «по понятиям». Тюремные нравы и нормы взаимоотношений уголовников прижились в школах, в семьях, на производствах, но больше всего замашек позаимствовала у этого специфического мира наша многострадальная армия, где участились убийства солдат, которые осмелились жить не «по понятиям».

Всех опьянила воля. Именно воля, а не свобода. Свобода – понятие чисто европейское, которое у нас всегда предстаёт чем-то неопределённым и слишком уж философским: не знаешь, что делать с ним и с какого края к нему подойти. А воля – это уж точно наша родная стихия, как бескрайнее небо и безбрежные российские просторы. И вот такая же безграничная воля у нас очень быстро переходит в крайнюю свою разновидность – вседозволенность, самоутверждение превращается в самоуправство, где «сам царь не указка», и человек начинает делать не то, что ему действительно нужно, а что только вздумается. Словно в мозгу разжалась долго сжимаемая пружина: она достигла своего обычного состояния, но продолжает раздвигаться дальше уже по инерции движения; словно человек ищет какой-то предел, хочет дойти до самой невозможной крайности в своих поступках и страдает, когда чувствует, что уже не знает, чем же ещё удивить самого себя.