Мальчики Дягилева - [5]

Однажды я любил женщину, которая научила меня всему. Я был шокирован и сказал ей, что это жалко — делать такие вещи, как это. Она сказала, что, если она не будет их делать, она умрет от голода, но я сказал, что я не хочу ничего, и я дал ей денег. Она умоляла меня остаться, но я не согласился, потому что чувствовал себя униженным из-за нее. Я оставил ее одну. Я находил комнаты в маленьких отелях. Париж ими полон. Я знаю много отелей этого рода, которые существуют, сдавая комнаты на час или два для свободной любви. Я называю это «свободной любовью», когда мужчинам нравятся возбуждающие женщины. Я ненавижу возбуждение, и, следовательно, я не хочу есть мяса…

Я знаю, доктора скажут, что все это ерунда — что мясо необходимо. Но оно не необходимо; оно возбуждает похотливые чувства. Эти чувства исчезли с тех пор, что я не ем мяса. Я знаю, что дети, которые едят мясо, часто практикуют злоупотребление собой. Мужчины и женщины по отдельности и вместе так же практикуют злоупотребление собой. От этого развивается идиотизм. Человек теряет весь разум и чувства. Я терял разум тоже, когда практиковал злоупотребление собой, и дрожал, как в лихорадке, и имел головную боль. Я был болен. Я знаю, что Гоголь делал то же самое, и мастурбация была причиной его падения. Гоголь был чувствительный человек. Я знаю, как он себя чувствовал, его чувства становились тупее и тупее день ото дня. Он знал, что приближается смерть, и порвал свои последние работы. Я не уничтожу свой труд…

Мой друг Серж Боткин вылечил меня от тифозной лихорадки в Париже во время моего дебютного года. Я выпил воды из кружки, потому что был бедный и не мог пить минеральную воду… Я продолжал танцевать, а вернувшись домой вечером, почувствовал огромную слабость в теле. Дягилев вызвал доктора Боткина — он хорошо его знал. Серж Боткин был одним из царских врачей… Боткин посмотрел на мою грудь и увидел сыпь. Я испугался, потому что он стал очень нервным и отозвал Дягилева в другую комнату. Этот отель уже снесли. Это был бедный отель, но на те маленькие деньги, что я имел, я не мог жить лучше. В этом отеле Дягилев сделал мне предложение жить с ним, когда я лежал больной в горячке. Я согласился. Дягилев сознавал мою ценность, поэтому боялся, что я его оставлю; в то время я хотел бежать. Мне было двадцать лет. Я боялся жизни. Тогда я не знал, что Я был частью Бога. Я плакал и плакал, и не знал, что делать. Я боялся жизни, моя мать тоже боялась жизни, и я унаследовал от нее этот страх. Я не хотел соглашаться. Дягилев сидел на моей постели и настаивал поступить так. Я боялся его, боялся, и я согласился. Я рыдал и рыдал; я понял смерть. Я не мог убежать, будучи в горячке. Я был одинок. Я ел апельсин; мне хотелось пить, и я попросил Дягилева дать мне апельсин, и он принес мне несколько. Я заснул с апельсином в руке; когда я проснулся, он скатился и лежал на полу. Я спал долго, не понимая, что произошло со мной. Я потерял сознание. Я боялся Дягилева, не смерти…

* * *

— Все кругом так запутанно, так бесчувственно, и во многих случаях бездарно…

День был, в виде исключения, без солнца. Несмотря на кофе, я подавлял зевки. Восьмидесятитрехлетний, укутанный пледом, в балетном зале своей виллы в Нейи Массин подводил итог:

— Вкратце говоря, моя позиция сейчас это… позиция давно прочувствованная… это безграмотность балета повсюду, которую не замечают или не хотят заметить, потому что это касается многих окружающих элементов. Есть здесь, что называется, и шкурный вопрос.

Он умолк, а я напротив — оживился. Да, рука моя так и записала: «…шкурный вопрос». Неужели русские выражались подобным образом уже в 1913 году, когда носитель языка покинул родину? Я смотрел на Леонида Федоровича в ожидании грязи, но он себя не уронил:

— Не так давно парижская Академия балета попросила меня прочесть лекции по хореографии. Я им телеграфировал: «С большим удовольствием, когда я сам буду знать, что такое хореография».

— Вы не знаете?

— Нет.

* * *

Нижинский, дневник:

Когда я сочинял этот балет [«Послеполуденный отдых фавна» — С.Ю.], я не думал об извращениях. Я создавал его с любовью. Весь балет я создал самостоятельно. Я также дал идею для декорации, но Леон Бакст не понял, чего я хотел. Создание этого балета потребовало много времени, но я работал хорошо, ощущая присутствие Бога. Я любил этот балет, поэтому я заставил публику полюбить его так же. Роден написал хорошую критику о «Фавне», но он был под влиянием: он написал критику по просьбе Дягилева. Роден — богатый человек; ему не нужны деньги. На него оказали воздействие и попросили написать — он никогда не писал критику до этого. Он был в отчаянии и нервничал, потому что не любил писать.

Он хотел рисовать меня, желая сделать с меня мраморную статую. Он посмотрел на мое обнаженное тело и нашел, что оно совершенно, поэтому он уничтожил свои наброски. Я чувствовал, что нравлюсь ему, и ушел…

Я чувствовал себя слабым и не мог продолжать сочинение балета «Игра». Это был балет о флирте, и неудачный, потому что я не имел к нему чувства… История этого балета о трех юношах, занимающихся любовью между собой. Я начал понимать жизнь, когда мне было двадцать два года. И этот балет я сочинил сам. Дебюсси, известный композитор, хотел, чтобы сюжет был на бумаге. Я попросил Дягилева помочь мне это сделать, и с Бакстом они записали это на бумаге. Я рассказал Дягилеву свою идею.