— Ну, а кто был его отец? Твой прадед?
— У-у-у, куда загнул. Спроси что-нибудь полегче. Я тебе скорей отвечу, кто был прадедушка у Ивана Грозного.
— Вот видишь, — сказал я, — что получается. Чепуха какая-то получается. О том, как какой-нибудь германский царек перед Папой Римским в Каноссе на пузе ползал и прощенья у него вымаливал, мы знаем — в школе проходили. О том, что Эрик Рыжий был рыжим — тоже знаем. А про собственного своего деда или прадеда и не знаем ничего. Это ж дико странно, согласись?
— Понимаешь, Никола, — сказал папа — Дело тут вот в чем. Дело в том, что сегодня изменилась система ценностей.
— Это как? — не понял я.
— А вот как. Раньше человека за что ценили? За его происхождение, за родословную. Чем древнее и знатнее род, тем выше стоял человек на общественной лестнице. Если род княжеский или, скажем, графский — хорошо. Почет и уважение и всяческие там материальные блага тебе обеспечены. Если просто дворянский — тоже неплохо. Ну и так далее. Вот и получалось, что человек мог быть сам по себе абсолютный нуль, пустое место, но если он был знатного рода, жилось ему все равно припеваючи. Теперь же мы ценим человека как такового по уму, по способностям, по преданности делу и тому подобное. А какой там у него был род — никого не интересует. Для жизни, для общества это не имеет значения… Я тебе популярно объясняю?
— Еще как популярно. Почти слово в слово, как у нас в учебнике написано. Только это неправильно Вернее, не совсем правильно Конечно, человека нужно ценить за способности. Это ясно. Но сам-то человек должен знать, откуда он. Для себя. Вот у нас на полке книжка стоит — «Потомки Пушкина». Они ведь все-все про себя знают. Я, конечно, понимаю, что тут все дело в Пушкине. Но страна-то наша не из одних Пушкиных или, например, Ломоносовых состояла. Что ж, у кого в роду Пушкина не было, тот и знать про себя ничего не должен? Про свою историю? И потом, не может такого быть, чтоб у человека во всем роду никого интересного, чем-нибудь да примечательного не было. Наверняка были. Кто-нибудь воевал хорошо, храбро. Пусть даже и рядовым, но шел, например, с Суворовым через Альпы. Кто-нибудь мастером был классным, ну, вроде Левши, или на гуслях лучше всех играл, пел, сказки рассказывал, пахал всем на зависти… Да мало ли… Вот мы с Серегой сегодня на кладбище были. Там есть могила поручика Соколова, героя Севастопольской обороны, между прочим. А вдруг это наш прадедушка? Или родственник? Мы же не знаем. Но пусть даже и не наш. Пусть других Соколовых, которые в соседнем микрорайоне живут. Они-то ведь тоже не знают и знать не хотят. Если рассуждать так, как ты. А на могилу собаки гадят и пьяницы пустые бутылки бросают. Разве это правильно?
Наверное, никогда в жизни я не говорил так долго. Я даже сам удивился, когда замолчал. И папа, похоже, тоже удивился. Он встал и как-то странно долго на меня смотрел. Он и про часы свои с включенным секундомером забыл. Часы лежали на столе, и я видел, как зеленые секунды нервно бились на серебристой панели индикатора.
Потом папа сказал:
— А ведь ты, Никола, прав. Как ни странно, сам я никогда об этом глубоко не думал. Знаешь, учился много, работал черт знает сколько, и все спешил, спешил. Все новый мир торопился построить. А про старый и не вспоминал почти. Н-да… Вот мы в учебнике истории слово «знать» встречаем, и сразу нам пышная свита на конях представляется. Вся в шелках и золоте. А ведь существительное «знать» это и глагол «знать». То есть ведать, помнить…
Папа хотел еще что-то сказать, но в это время пришла мама. После дежурства мама всегда усталая и оттого, наверное, сердитая. Папа помог ей раздеться, вытащил тапки из-под шкафа, потом сказал:
— Слышишь. Лена, сын-то твой заинтересовался генеалогическим деревом. Желает знать свою родословную.
— А он каким угодно деревом готов интересоваться, только не уроками, — сказала мама. — Ты дневник у него проверил? Ты знаешь, что у него по математике за контрольную двойка? Мы зачем, спрашивается, ему электронную машинку покупали? Чтобы он кота на ней учил?
«Ну, поехала», — с тоской подумал я. И далась же ей эта машинка! Как чуть что, сразу про машинку вспоминает. Будто она голову может заменить. Хорошо еще про кубик Рубика не вспомнила. А то как начнет прорабатывать, так сразу: «Все нормальные дети давно научились собирать кубик Рубика. А ты даже один слой не можешь. Бестолочь!» Но разве я виноват, что терпеть не могу этот дурацкий кубик? У меня к нему прямо отвращение. Когда я вижу, как ребята с безумным упорством крутят этот кубик, меня сразу в дрожь бросает и скулы сводит.
— Мама, — сказал я спокойным голосом, — я ведь тебе уже много раз объяснял: вовсе я не собирался учить Барсика считать на машинке. Что я — сумасшедший? Просто я хотел сделать такую смешную фотографию и послать на конкурс. Я даже и название придумал: «В лапу со временем».
— Очень остроумно. А к хвосту кошачьему машинку привязать хотел — тоже для конкурса? Дикарь. Если б ты научился как следует с ней работать, ты бы двоек по математике не получал. В отличие от бездельников, машинка никогда не ошибается.
