Мальчик с Голубиной улицы - [47]

Филька опускал на клавиши кулаки. Бум! Одна за другой лопались струны: бум! Бум! бум! Похоже было, что в городе взрываются бомбы, и старички, напоминавшие Фильке презираемых им учителей, разлетались в разные стороны. И, глядя, как они разбегаются от одного удара его кулака, Филька сам себе говорил: «Важно!» — и подбирал их в карман. Потом, плюнув на этот перевитый лопнувшими струнами разоренный город, он пошел прочь и столкнулся с Микиткой. Микитка не отводил от него своих серых колючих глаз.

— Сявка ты, — сказал Филька.

— От такого слышу, — пробурчал под нос Микитка.

— Ты чего бурчишь? Сейчас стукну, юшкой умоешься, — сказал Филька, но не трогал Микитку.

— Эх ты, бык здоровый, — грустно, как бы жалея Фильку, ответил Микитка.

— Ты смотри, что он говорит! — обращаясь к самому себе, удивлялся и усмехался Филька. — Ты что, не боишься?

— А чего бояться? — прямо смотрел в его глаза Микитка, маленький, ершистый.

Так они стояли вплотную и смотрели друг на друга ненавидящими глазами.

— Сгинь, — сказал Филька, — не попадайся, не то сделаю из тебя канапэ!

Он свирепо ударил плеткой по голенищу и ушел.

К ночи во двор въехали гайдамаки, и Филька пил с ними, чокаясь чаркой, и кричал, и хвастался, и пел песни, ни в чем не уступая им.

Пьяный, он ходил по улице, обнимал столбы и спрашивал: «Ты кто?» Если же ему казалось, что столб шевелится, он кричал: «Стой, стрелять буду!»

Укладываясь спать, Филька положил седло под кровать, а у подушки поставил ружье.

Неизвестно, что ему приснилось, только ночью он с криком проснулся, схватил ружье и бросился к седлу. Но, тронув ружье, успокоился. После этого он вытащил из-под подушки футляр с картами и, вглядываясь в свете луны в потускневшие лица карточных валетов и королей, проверял, не отлучился ли кто из колоды.

Карты были переделаны по его воображению. Валетам подрисованы усы и люльки и углем добавлен даже дым из люлек. Дамам Филька подарил шляпы с разноцветными перьями, но вскоре и они закурили люльки. А короны королей Филька переделал на папахи со шлыками и наряду со скипетрами дал им в руки клинки.

Филька жалел и уважал этих карточных людей и для них не скупился. Каждый раз, взглянув на карты, он брал красный или синий карандаш и выдавал им дополнительно из цейхгауза своей фантазии то пику, то люльку, то оселедец за ухо, то еще какую-нибудь подробность боевого туалета.

Это были люди из того, другого, осатанелого мира, который пахнет сеном, и кровью, и только что произведенным выстрелом; из мира, где сидят на бочках, полных пороха и горилки, пьют и курят люльки, где болеют дурной болезнью и боятся сглаза; из мира, который свищет, стреляет и вертится на коне с отрубленной головой.

Взяв в руки карту, Филька сказал:

— Талья!

И тут же белым птичьим крылом выпустил колоду из-под рукава, на лету ловко перехватил и, постучав по картам согнутым пальцем, стал вызывать:

— Дама пик!.. Валет крестей!.. Король бубен!..

Выбрасывая из колоды карты, он представлял их мне как своих близких родственников, живущих где-то там, в тридесятом государстве, и приславших ему оттуда свои фотографии.

— Метнем! — сказал он, прищурив глаз, выкинул короля пик и тотчас же пребольно щелкнул меня по лбу. На миг показалось, что это злой король пик ударил меня своей булавой. — Ничего, — успокоил Филька, глядя на мгновенно вскочившую шишку. — Я тебе медный пятак приложу. Метнем!

Но я уже больше не хотел. Тогда Филька снова уложил карты в футляр, спрятал под подушку и уснул.

Бог весть, какие слова и мысли нашептывали Фильке во сне эти дикие усатые валеты и короли в папахах со шлыками, но весь следующий день после этого Филька ходил с нагайкой из жеребячьих жил и никому не давал спуску.

Фильку привлек необычный шум в одном окошке, — точно жужжал улей.

Мальчики учились день и ночь. Им надо было выучить наизусть историю сотворения мира с первого до последнего дня. И они прерывали учение только ради похорон или сопровождения невесты под балдахин.

— И наступил день второй, — хором кричали мальчики.

На пороге появился Филька.

— Каюк! — сказал он и, подняв нагайку, ударил ею по книге.

Учитель, подпрыгнув, чуть не выскочил из своих башмаков, паук под потолком перестал плести паутину, замолкли сверчки, повторявшие по щелям урок за учителем, и все окаменели, и было похоже, что этот казачонок в папахе, с плетеной нагайкой в руке остановил мир на втором дне сотворения. Солнце встало посреди неба и не шло дальше.

— Ты думаешь, я тебя не помню, ученая крыса? — проговорил Филька.

— Не надо так говорить, — сказал учитель.

— А зачем народ обманываешь?

Учитель призвал в свидетели Книгу книг, в которой описано сотворение мира и все, что было после этого.

— Знаю — гроссбух! — Филька хмыкнул и пожелал увидеть сотворение мира в картинках.

Но картинок в книге не было.

— Вот видишь, — ликовал Филька, — а говоришь!

— Но тут же все написано словами, и какими словами! — воскликнул учитель.

— Наука! — Филька сплюнул.

Но учитель торопясь расписывал красоту и мудрость человеческого слова и сказал даже, что есть на свете слова, которые сильнее пушек. Филька слушал его, хлопая все время нагайкой по голенищу, а когда учитель сказал про пушки, ухмыльнулся и показал ему нагайку: