Мальчик на качелях - [5]

– В каких пределах? – спросил Черпаков таким тоном, словно всю свою сознательную жизнь только тем и занимался, что врал, забыв поинтересоваться, что за это бывает.

– Лишением свободы на срок до одного года, – удовлетворил я его любопытство. – Распишитесь, пожалуйста, в том, что вас предупредили.

Он расписался.

– Уточните, где и кем вы работаете.

– Доцент кафедры русского языка и литературы, – представился он. – Кандидат филологических наук. В настоящее время замещаю Ивана Матвеевича на кафедре в связи с его болезнью.

– Скажите, какие отношения связывали вас с Вышемирским?

– С которым из двух? – уточнил Черпаков.

– С Иваном Матвеевичем.

– Это непросто... – Он не знал, что делать со своими руками: они беспокойно порхали от карманов пиджака к переносице, оттуда к ручке зонта и обратно. Мысли его были также хаотичны, следующая фраза не вязалась с предыдущей. – Мои действия были инспирированы профессором, – заявил он и принялся откручивать пуговицу.

– Оставьте в покое свой пиджак, – как можно суше попросил я.

– Извините. – Он стал похож на прежнего Черпакова – рассеянного посетителя с несуществующими апельсинами. – Я постараюсь излагать более связно. – Он показал на пачку «Явы», валявшуюся на журнальном столике. – Разрешите?

– Пожалуйста. – Я придвинул к нему сигареты и спички, хотя не был уполномочен распоряжаться чужими сигаретами.

Черпаков прикурил и тут же, поперхнувшись дымом, закашлялся.

– Я вообще-то не курю, – со слезами на глазах объяснил он, разогнал дым руками и бросил сигарету в пепельницу.

Неудавшаяся затяжка как будто придала ему сил и уверенности. Он стал говорить внятно и даже жестикулировать, сначала сдержанно, потом все более широко и размашисто.

6

– Ивану Матвеевичу я многим обязан. Под его руководством закончил аспирантуру, с его помощью защитил диссертацию. Судите сами о моем к нему отношении. Еще в мою бытность студентом его имя было широко известно у нас в стране и за рубежом. Пятидесятилетний профессор, доктор наук, он заведовал кафедрой. И как заведовал! Естественно, у заведующего кафедрой множество чисто административных обязанностей, а их исполнение, как ни печально, нередко влияет на оценку деятельности ученого как администратора. Вы понимаете, о чем я говорю?

Наверное, я кивнул не совсем уверенно, и Сергей Сергеевич посчитал нужным пояснить:

– Вышемирский мог оставаться профессором, заведующим кафедрой и перестать быть ученым в прямом, первозданном смысле этого слова. – Он приостановился и, на мой взгляд, излишне торжественно заключил: – Этого не произошло! Смею вас заверить! Его труды по теории современной литературы периодически появляются в специальных журналах, выходят отдельными изданиями. Представьте себе, их мгновенно раскупают, и, заметьте, не только специалисты, но и просто читающая публика. Такие книги, как «Механизм эстетики восприятия», «Авангард подлинный и мнимый», «Лингвистическая структура сюрреализма», «Теория информации и неоавангард в литературе»...

Я получал исчерпывающую информацию о научной деятельности профессора еще добрых три минуты и изо всех сил старался не запоминать названия, которыми сыпал Черпаков. Честно говоря, это было не очень трудно.

– В прошлом году, – продолжал Сергей Сергеевич, – профессору присвоено звание «Заслуженный деятель науки». Только за последние годы его работы переведены на семь языков и изданы за границей, а для ученого, работающего над теоретическими проблемами литературоведения, это отличная результативность. Отличная!

Он потряс в воздухе указательным пальцем и повторил на несколько ладов слово «отличная». Потом осмотрелся и несколько сник.

– Простите, я несколько отвлекся, – сказал он после небольшой паузы и продолжил более спокойно: – Вот уже пятнадцать лет я работаю под началом Ивана Матвеевича. Все эти годы он был для меня примером бескорыстного, беззаветного служения науке. Да что говорить, это человек, на которого я хотел бы походить во всем.

Закончив, он снова вспомнил о пуговицах своего пиджака. Пальцы забегали по ним, как по клавишам аккордеона. Я проследил за его взглядом и увидел, что он с открытой неприязнью рассматривает розовотелую женщину, натягивающую на себя ящик из-под пива.

– Нравится? – спросил я.

– Псевдоавангард, – презрительно отозвался он. – Это то, против чего профессор боролся всю свою жизнь.

Слова прозвучали довольно двусмысленно: бороться против того, что находится в собственном доме?

– А вы не допускаете мысли, что автор этих картин просто дурачился?

Черпаков не ответил... Я сделал еще одну попытку разговорить его на заинтересовавшую меня тему:

– Вы случайно не знаете, почему Юрий так варварски расправился с часами? – Я указал на соответствующую картину, в центре которой фотографически точно были воспроизведены каминные часы из комнаты профессора.

– Понятия не имею. – Губы Черпакова плотно сжались. – Он подарил их Ивану Матвеевичу в день рождения. Года два назад.

– Дорогой подарок...

Сергей Сергеевич безмолвствовал, он считал тему исчерпанной. А жаль. Часы меня интересовали всерьез. Час назад при осмотре на их массивной подставке я заметил сравнительно свежий след напильника. Кто-то спилил выгравированную, очевидно, дарственную надпись. Кто это сделал и почему? Сергей Сергеевич вряд ли знал об этом. Мне оставалось задать следующий вопрос: