Мальчик, который умел летать - [2]

Я этот маршрут знаю наизусть. Каждый камень. Вот сейчас, на повороте, вагон чуть подпрыгнет, зазвенит, а потом снова пойдет ровно. А сразу после поворота будет рынок, большой такой. Почему его называют "Колхозным" я не знаю, так давно повелось. Там Белка с пацанами промышляют.

Кто-то дергает меня за локоть.

— Не спи, ворона, приехали уже, — зло шипит Таня. Трамвай, оказывается, стоит на остановке, и двери уже открылись.

В старом доме, где мы живем, сыро и мрачно. Электричество есть, как ни странно, его по всей улице так и не отключили, а вот ламп всего две. Одна у девчонок в "комнате", другая в общей.

Сегодня Белка принесла шашлык, вместе с шампуром. Говорит, что взяла у кавказцев в открытом кафе на рынке. "Взяла" — значит, украла, так бы не дали. Хотя, на рынке иногда нас подкармливают, кто списанную колбасу дает, кто фруктов. Но это не мне — Белке, Рустику, Денису, но не нам троим. Валера с Рыжей почти взрослые, а я там не появляюсь. Однажды пошел, а попался цыганам. Избили.

Шашлык был недожаренный, с кровью, но вкусный. Я съел кусок, потянулся было за вторым, но передумал. Танькин взгляд остановил.

— Заработал бы сначала! Зулю чуть не поймали, Денис весь день сегодня бегал, а ты только жрешь!

Злится на меня. Правильно злится. Я и впрямь у всех на шее сижу, толка от меня никакого.

Только вот Шеф почему-то вмешивается:

— Робя, всем хватает? Никто с голода не мрет? — народ кивает. Валерка кладет мне мясо на пластиковую тарелку, — Рыжая, еще раз услышу про дармоедство, выкину отсюда на х… У нас все поровну едят. И поровну работают. Если кому непонятно, тот может катиться куда подальше.

Танька вскидывается, но молчит.

Мы вместе не только потому что живем в одном доме. Мы вроде семьи, по-своему, конечно, но вроде семьи. А без семьи остаться снова — это страшно и для Рыжей, и для всех остальных.

Вечерами заняться нечем.

Рыжая уходит на "работу". Белка, Валера и мелкие сидят на одеяле, играют в карты и пьют "Красный восток", самое дешевое пиво. Денька раньше клей нюхал, не всерьез, но постоянно. Шеф увидел, чуть не убил на месте. Теперь не нюхает. Страдает, но держится — иначе снова, на улицу. В одиночку не выживешь, а в других компаниях так защищать уже не будут.

Белка замечает мой взгляд, протягивает бутылку:

— Будешь?

Утвердительно киваю. Пиво теплое, противное. Делаю еще два больших глотка, отдаю Зуле обратно.

Пацаны вовсю жульничают, но и Валерка и Зуля этого навроде и не замечают, только улыбаются. Жду когда мелких припечатают по полной, и вот уже вроде все готово, Белка вытаскивает из загашника козырей, да только врывается, сбивая замки, Танька.

— Менты! Валим, быстро!

И сразу визг, ор, пацанва быстро бросает карты, хватает нужное, Зуля копошится у своих вещей, у нее там игрушка-медвежонок, материн подарок, она без него никуда, Валерка сразу как-то собирается, становится выше ростом.

А я пытаюсь встать и падаю.

Валерка сует костыли мне в руки, поднимает:

— Давай, Квазимодо, времени нет на сопли. Погнали!

Мелкие отдирают от окна прибитую картонку и, недолго думая, спрыгивают вниз, Зуля прошмыгивает за ними. Мы втроем подходим к окну: там, на улице, уже темнеет, сумерки. Самое время для облавы.

Дверь в дом уже открывается, слышно голоса, ругань.

— Прыгай, — кричит на меня Рыжая. А я не могу. Высоко и темно. И страшно, — Твою мать, если из-за тебя всех поймают…

Я смотрю на Валерку. Тяжело ему сейчас. Он и оставить меня не может, и понимает, что даже если я прыгну, их со мной быстро догонят.

Отхожу от окна.

— Придурок, — шепчет Валерка, — Быстро лезь!

Качаю головой.

Идите, ну. Чего встали?

Шеф наконец понимает, молча подсаживает на подоконник Таню, а вслед за ней прыгает и сам.

Дверь открывается в ту же минуту. Только в комнате уже никого: только я, опирающийся об стену, чтобы не упасть, россыпь карт на дырявом клетчатом одеяле и опрокинутая Рустиком полторашка пива.

Милицейский пазик едет к отделению. Пойманных в нем всего восемь — две девчонки лет двенадцати и пацаны. Троих цыганят менты отпустили сразу: с их семьями связываться — гиблое дело. Знакомых нет. Да их и вообще нет, особо-то.

В отделении сидим тихо. Если через три часа родители не приедут, то всех передадут в приют. А пока записывают фамилии, пытаются разговорить. Зачем?

— Безмерных Антон, — называет имя взрослая уже женщина в милицейской форме, капитан. Белобрысый пацан лет двенадцати, который напротив меня сидел, поднимает глаза, — Мать за тобой приехала, на выход.

Взгляд у пацана становится тоскливым. Странно. Те, кого родители забирают, радоваться должны.

Антон Безмерных ловит мой взгляд, оскаливается:

— Че смотришь, урод! Иди в…!

Я покрепче цепляюсь в свои костыли. Урод, да. Знаю. В курсе уже.

Его уводят. Девчонок увозят в КВД, еще за троими приезжают родственники. Остаюсь я и парнишка моих лет, то ли торчок, то ли токсикоман. Хотя, руки вроде чистые. Только глаза ненормальные. Странные глаза. И одет в хорошие чистые джинсы и футболку.

— Значит, тебя зовут Тимур Акчурин? — переспрашивает тетка-капитан парнишку. Он весело кивает:

— Именно.

Капитан записывает данные в какую-то тетрадь, а я начинаю наблюдать за ним внимательней. Зовут его как угодно, только не Тимуром Акчуриным.