Мальчик и мышонок - [3]

Прошла неделя. На тихом, сумрачном чердаке бледным ростком, таящимся от яркого света, выросла дружба между мальчиком и мышонком. Бёрге подолгу сидит, спрятав подбородок в воротник свитера и прислушиваясь к голосам и хлопанью дверей, доносящимся снизу, а вокруг медленно опускается пыль, и вещи громоздятся на чердаке, подобно безмолвным горам. Где-то здесь прячется мышонок, из каждого угла за Бёрге наблюдают черные угольки-глазки, вслушиваются настороженные ушки – мышонок всюду и нигде… Но вдруг зашуршит газета, мелькнет из-за ящика кончик хвоста, и перед немигающим взглядом Бёрге непостижимо близко покажется весь мышонок – с глазками, хвостиком и трепещущей шерсткой. Берге назвал мышонка Петером, теперь, когда он произносил шепотом: «Петер!» – и тихонько свистел, мышонок уже не убегал, а, напротив, как будто даже подходил поближе. И вот наступил день, когда Петер приблизился настолько, что Бёрге мог бы протянуть руку и коснуться пальцем его хвоста! Но Бёрге не сделал этого, наоборот, он втянул руки в рукава и лишь после того, как мышонок шмыгнул в свой угол, вздохнул свободно. В голове у него все смешалось, ноги обмякли.

Иные невероятные события нужно осмыслить погодя, только так поймешь их истинное значение. Лишь вечером, уже лежа в постели, Берге наконец осознал случившееся: он свистнул, Петер прибежал, сел напротив и уставился на него. Потом Бёрге протянул ладонь, на которой лежал кусочек хлеба, Петер взбежал ему на руку и начал есть. Он стал ручным!

То, что у Бёрге был собственный ручной мышонок, который ел с его ладони, для которого он добывал французскую булку и молоко, никого не касалось, и говорить об этом никому не следовало. Душу Бёрге переполняло счастье, иногда прорывавшееся ликующим смехом, а мама и Гокке сидели за столом со скучными лицами и ни о чем не догадывались. Но Бёрге не мог долго молчать и однажды на кухне проговорился. Он сидел на плетеной корзине, а Гокке большими красными руками мыла посуду.

– А ты не знаешь, что у меня есть! У меня есть мышонок, настоящий, живой мышонок!

– Что-что, милый? – Руки замерли в тазу с посудой. – Живой мышонок? Откуда он у тебя?

И Бёрге все рассказал. И про глазки, и про носик, и про мордочку. Он вовсе не собирался об этом рассказывать, ему хотелось только чуть-чуть приоткрыть свою тайну и снова спрятать ее, но он не рассчитал своих сил, и тайна вырвалась наружу. Он размахивал руками, колотил пятками о корзину, он мчался вперед закусив удила. Желаемое выдавалось за действительное, еще не сбывшиеся мечты и ночные фантазии – все закружилось и понеслось. Чердак кишел мышами, которые появлялись, стоило ему свистнуть, они следовали за ним по пятам, ели у него из рук, кругом были норки с розовыми мышатами, и старый самец с поседевшим кончиком хвоста был мышиным королем. Ничего удивительного, что Гокке так и загорелось немедленно увидеть все своими глазами – чашки и тарелки могут подождать! Бёрге уже тянул ее за передник. Пошли! Он первый бросился на чердак.

Но посреди крутой лестницы пухлые ножки в носочках вдруг остановились. Ничего особенного там на чердаке нет. Да и время сейчас неподходящее, мышата приходят, только когда стемнеет. К тому же они слушаются одного Берге, потому что его они не боятся. Кто знает, как будет при посторонних…

Однако Гокке ничего особенного и не ждала. Она лишь взглянула на кусочек хлеба, выеденный посередине, и сморщила нос на черные продолговатые зернышки, которые в изобилии валялись вокруг. Вот и все. Потом она прошлась по чердаку, шаркая большими плоскими ступнями, накрыла газетами несколько стульев и внимательно все оглядела, отвечая Бёрге односложно и невпопад.

В тот же вечер и произошли неожиданные и роковые события, неизбежные, когда в дело вмешиваются взрослые. День Бёрге уже завершился вечерней молитвой, и на лестнице стихли шаги матери, как вдруг прямо у него над головой раздался грохот, будто кто-то уронил груду кубиков. Перина взметнулась, точно земля, выброшенная кротом, охваченный отчаянием Бёрге уставился в темноту. Грохот сменился странным скрежетом, а потом наступила тишина, которая все знала и молчала.

– Петер! – громко позвал Бёрге и обнаружил, что его ноги действуют сами по себе: раз – он сел на постели, два – спрыгнул на пол, три -бегом на лестницу, дверь сама захлопнулась за ним. На лестнице он упал и ушиб ногу, но даже не заметил этого – в ушах все еще слышался страшный грохот. На чердаке он увидел какую-то четырехугольную дощечку, на ней застыл Петер.

Глаза у Бёрге стали совсем темными и большими. Взгляд был прикован к спинке Петера… такой неподвижной. Задние лапки были поджаты и не доставали до пола, хвостик безжизненно свешивался с дощечки. Бёрге нежно подул на мышонка, тонкие серые волоски шевельнулись, обнажив белый подшерсток, но сам Петер не двинулся. Тогда робкий палец скользнул по спинке Петера, и опять – неподвижность и безмолвие. Нет! Не может быть! Страшная догадка осенила Бёрге, он потянул Петера за хвост. Дощечка двинулась вместе с мышонком. Петер был зажат намертво.

Больше Бёрге уже ничего не видел. Рот у него раскрылся, губы беззвучно дрожали, и наконец он закричал, он кричал все громче и громче, пока крик его не заполнил весь дом. Ма-ма! Ма-ма! Он схватил дощечку и стал ее трясти. Петер безжизненно колотился о руку Бёрге. Ма-ма! Ма-моч-ка!