Мальчик, дяденька и я - [46]

А пока мы въехали в этот номер, раскидали наши вещи и пошли гулять. Сбегали к морю, попробовали ногами этот поразительный юрмальский пляж, этот твердый, как асфальтовая дорога, но вместе с тем слегка упругий песок. Прогулялись немного туда-сюда, а там настал вечер. Кажется, мы зашли в номер переодеться и пошли ужинать не помню, в какой ресторанчик на улице Йомас – на юрмальском Бродвее, так сказать. Не помню, что заказала Оля, а я взял гуляш, настоящий венгерский гуляш, как положено, в эмалированной мисочке, очень крепкий и наваристый, и большой бокал пива.

Потом я думал – может быть, в этом сочетании всё дело – крепчайший бульон и пиво. Какие-то электролиты, наверное. Неправильные электролиты. Но это всё чепуха, конечно. Хотя кто знает…

Вернувшись в номер, я увидел на столике около зеркала ворох туристических проспектов: карта Риги, карта окрестностей, поездка в Цесис и среди прочего листовка, приглашающая в велосипедный тур по озерам в окрестностях Тукумса. Крупными буквами там было написано: «Приключение гарантировано!» Я показал это Оле, и мы посмеялись некоторой двусмысленности такой рекламы.

Засыпая, я еще раз вспомнил: приключение гарантировано. И засмеялся, и заснул.

Мне приснился сон. Как будто я редактор, и мне принесли статью про петушиные бои и разведение бойцовых петухов. Читаю очень внимательно. Там даже картинки есть, изображены петушиные бои. Но статья плохо написана, к тому же по тематике никак не подходит нашему журналу. Я говорю автору, что печатать не буду. Но автор настаивает, уговаривает, напирает. Мне даже нехорошо как-то сделалось от его напора. Я говорю: «Уйдите!» Он не уходит и продолжает доказывать, что статья хорошая, актуальная, оригинальная. Сует мне под нос текст с подчеркнутыми фразами. Мне от этого совсем худо, голова заболела, в груди теснит, я чуть ли не кричу: «Уйдите! Уйдите! Уйдите!»

Оля потом говорила, что я во сне кричал: «Уйдите!»

Я во сне кричал так громко, что Оля, кажется, проснулась, но я сказал ей: «Ш-ш-ш…» – и постарался заснуть снова. У меня кружилась голова и вдруг стало страшно тошнить. Я вспомнил про гуляш с пивом и решил распорядиться им по старинке. Пошел в сортир и попытался вырвать, но ничего не получалось. Голова болела всё сильнее и сильнее. Кружило и шатало. Сильно тошнило, но совсем не рвало. Я громко кашлял, пытаясь все-таки извергнуть из себя этот проклятый гуляш. Оля вскочила с постели, сказала: «Может быть, вызвать врача?» Я терпеть не мог вызывать врача по всякому поводу, но тут сказал: «Давай!» Она побежала вниз, а я потерял сознание и упал на спину, что, как оказалось, было очень хорошо. Упал бы я головой на раковину или на унитаз, и зацепился бы подбородком, и остался бы в таком сидячем положении – мозг остался бы без крови, пускай совсем ненадолго. Тридцати секунд достаточно – и вообще неизвестно, чем дело бы кончилось. Оля потом рассказывала, что, когда она бежала по лестнице вниз в рецепцию просить, чтоб вызвали скорую, она услышала, как я упал и стукнулся головой, и ей захотелось побежать ко мне туда наверх, увидеть и понять, что со мной, но благоразумие взяло верх, и она побежала будить администратора. Скорая приехала очень быстро. Я всё еще лежал на полу. Кажется, в диспетчерской сказали: «Не трогайте его. Пусть лежит как лежал». Приехала скорая. Я уже очнулся, но пошевелиться не мог – так страшно болела и кружилась голова. Померили давление, пульс – всё было вроде бы нормально. Я сказал: «Порядок?» «Нет, – сказал врач. – Едем в Страдыня». Это большая-пребольшая больница имени Пауля Страдыня, ну, типа как у нас Склифосовского. Перед этим они всё-таки спросили у меня имя и фамилию и адрес по прописке. И пока они спускались вниз за носилками, я продиктовал Оле пароль от моего ЖЖ и сказал: «В случае чего обеспечь явку». На клеенчатых носилках, которые на самом деле были не носилки, а что-то вроде мешка или коврика, меня стащили вниз. Им было ужасно тяжело. И мы с сиреной помчались в больницу, которая, слава богу, была недалеко, на полпути от Юрмалы до центра. Я едва помню, как меня переложили на каталку и повезли в реанимацию.

Когда меня ввезли в эту комнату, в этот зал, положили под лампу, пристегнули ко мне электроды и стали рассматривать – не меня, а экран кардиографа, – у меня перед глазами появилась золотисто-апельсиновая мгла, которая постепенно густела. Я увидел, что из этой мглы, из этого золотого тумана ко мне протягиваются руки. Людей не было видно, только руки, мужские и женские, все пальцы в перстнях и кольцах. Мужские в перстнях, женские тоже. И вот они берут меня за руки, за одежду, и тянут к себе, и что-то шепчут, что-то вроде: «Сюда, сюда, к нам, к нам, к нам!», и оранжево-золотистая мгла становится всё гуще и гуще, пока не сгущается совсем. Потом снова свет в глаза и голос:

– Асистолия.

Я понял, что такое асистолия. Это отсутствие сердечных сокращений, остановка сердца, проще говоря.

– Я что, совсем отрубился? – спросил я у врача, худощавого мужчины с седым ежиком.

– Совсем, – кивнул он.

– Прямо вот так совсем? – не поверил я. – Как в кино – тык-тык-тык… тш-ш-ш-ш? – и я, приподняв руку, попытался пальцами показать, как кривая на осциллографе сначала движется вверх-вниз, а потом превращается в прямую линию.