Мальчик, дяденька и я - [26]

Но об этом когда-нибудь в другой раз. Если дойдем. А не дойдем, то и слава богу.

Лена тем временем, попрощавшись с родителями, пошла по аллейке к выходу. То ли одна, то ли вместе с подругой Машей, которая то ли была тут же, то ли дожидалась Лену в воротах. И я ее даже не проводил.

Мы, конечно, скоро начали целоваться. Но мы только целовались, и более ничего. Что тоже, конечно, очень странно. И наверно, удивляло прежде всего саму Лену. А я скучал по Кире. Хотя это мне не мешало обнимать и целовать, но только обнимать и целовать, другую девушку, виноват, взрослую женщину.

Иногда случались совсем уже странные вещи, когда мы, например, стояли на деревянном балконе старого деревянного корпуса (то ли Детского корпуса, то ли Дома с привидениями), стояли, обнявшись. И вдруг на соседней церкви, на протестантской кирхе, начинали звонить часы, короткими тугими ударами отбивая время. И я, зажмурившись и при этом обняв Лену за плечи, за талию, крепко обняв и прижав ее к себе, шептал с каждым ударом: «Кира, Кира, Кира, Кира!» Вернее, не шептал, а говорил про себя. Это не мешало обнимать и гладить Лену. Это было как молитва. Я вспоминал фразу из какого-то старинного катехизиса: «Когда следует молиться Господу Богу? Господу Богу следует молиться денно и нощно». Но, конечно, это было очень странно. Мне казалось, что я совершаю двойное предательство. Что я предаю одновременно и Киру – хотя Кира, честно говоря, заслужила, казалось мне в тот миг, – заслужила самой нормальной измены. Но тут же спрашивал себя: если она заслужила, если она такая дрянь, если она тебя, по существу, бросила – неважно, что не с мужчиной, просто бросила едва через полгода после свадьбы, да вдобавок через три месяца после смерти отца, – если она такая дрянь, то почему же я не изменяю ей? Вот прямо сейчас, с женщиной, которая в меня влюблена? С женщиной красивой, умной и во всех отношениях достойной? Почему я вместо этого тайно шепчу, как дурак, ее имя? «Кира, Кира, Кира»? А если я так ее люблю, эту дрянную и ужасную Киру, то зачем же я тискаю плечи и целую виски, щеки и шею бедной Лены? Сидел бы себе на скамеечке над пляжем, курил бы сигареты без фильтра и тосковал бы по своей Кире. И не обманывал бы ни в чем не виноватую Лену.

Обманывал чувствами, вот что ужасно. Обманывал не в смысле что-то обещал и не сделал – я вообще никогда никому ничего не обещал, даже мельком, даже в самой необязательной форме. Я был в этом смысле редкостный ловкач. Меня никто, ни знакомые парни, ни тем более знакомые девушки, никогда, никогда не могли поймать за язык, не могли сказать: «Подлец, ты же обещал!» Ну, не обещал, но намекал явственно… А вот и нет! Ничего я не обещал и не намекал тоже. Ни явственно, ни даже туманно. Нет, конечно, я давал обещания, много раз, но только те, в которых я был, во-первых, абсолютно уверен, а, во-вторых, которые не касались таких опасных материй, как любовь, верность, будущее. То есть я мог сказать: «Принесу тебе эту книжку завтра. Я обещаю», – как делают все нормальные люди. Но никогда не обещал любви до гроба. И не говорил что-нибудь вроде: «Ах, как было бы хорошо нам с тобой на будущий год поехать на Черное море». Или пуще того: «Я мечтаю, чтоб у нас было трое детей, два мальчика и девочка». Боже упаси. Никогда.

То есть я был вот такой ловкий и расчетливый человек, но тем более ужасным казалось мне мое поведение с Леной. Я ничего не обещал ей словами, да. Но я же проводил с ней целые часы, мы болтали обо всём на свете, мы обнимались и целовались, значит, я делал нечто большее, чем какие-то обещания. Я был с ней. Но ведь на самом деле сердцем и тоской я был совсем с другой женщиной. Со своей законной женой, что довольно смешно.

Законная жена однажды написала мне письмо. Во-первых, она написала, что вот, мол, как жаль, что она поехала со своей подругой, а не со мной. «Тебе бы там понравилось», – написала она. Хорошенькое дело – как будто поехать в Сочи была тяжкая повинность, и как будто бы она упросила свою подругу выполнить за меня эту неприятную работу! Или что она на самом деле боялась, что ахах, мне там не понравится! Грозный капризный муж будет недоволен! Полная дурь! Еще она написала, что там был цирк лилипутов и что ей было очень стыдно на него идти, и она решила не ходить, но потом все-таки пошла. Что представление было хорошее, смешное, но ей всё равно было стыдно. Что как будто она насмехается над «маленькими людьми» и еще тому подобные рассуждения. Еще в конце про то, что она увидела на рынке попугая какаду, который продавался всего за пятьдесят рублей, и что у нее были лишние пятьдесят рублей. Хотела купить, но побоялась, что попугай не выдержит перелета. «А то бы я тебе его подарила», – написала она. О, она любила такие легчайшие издевательства. Например, она говорила так: «Я тут купила одну штучку тебе в подарок, а потом пришла домой и распаковала. Просто чтобы посмотреть. Поставила на стол и увидела, что она теперь живет у меня. Так что прости меня, ладно?» Речь шла о какой-то статуэтке или о стакане для карандашей, не помню. Какая-то настольная безделушка. Но зачем эти разговоры? Я просил купить мне статуэтку! Я, конечно, не маленький ребенок. Мне не нужна эта статуэтка, но всё равно это называется «дразнить». Вот так она меня всегда дразнила. Правда, недолго, но это уже другая история.