Малакай и я (ЛП) - [41]

— Ты не плачешь.

Я заметила, что он пристально смотрит, ожидая моей реакции. Я дотронулась до уголка глаза.

— Кажется, нет.

— То есть ты плачешь только над любовными историями? — поддразнил он.

— Кажется, да.

— Знаешь, когда так отвечает психотерапевт, это несколько сбивает с толку.

Я улыбнулась, положила вилку и оперлась локтями на стол.

— Я друг, помнишь? Но просто с ушами психотерапевта.

Он тоже подался вперед.

— О чем ты думаешь?

— Ни о чем.

— Лгунья, — прошептал он. — Когда ты не разговариваешь, ты думаешь, Oshaberi.

Я застонала и закрыла руками лицо.

— Я страшно не люблю это прозвище.

— А мне нравится.

— Только потому, что никто тебя так не называет.

— Верно. Но ты отвлеклась.

Он видит меня насквозь? Думаю, он имеет право допытываться, после того как я забурилась в его жизнь. Нахмурившись, я посмотрела на свою теперь уже пустую тарелку... видимо, съела все на автомате.

— Мой дедушка — хороший человек, — проговорила я голосом чуть громче шепота. — Но я нет.

Он сдвинул брови.

— Я не думаю, что с тобой согласится каждый, кто приходит пожелать тебе доброго утра.

— Это потому что они меня не знают. И ты меня не знаешь.

— Ты серийный убийца? — спросил он.

— НЕТ! — ответила я громче, чем требовалось, что несколько человек оглянулись. Я им кивнула и взглянула на Малакая. — Я не чувствую себя хорошим человеком, потому что... потому что иногда я ощущаю себя обманщицей. Я стараюсь делать правильные вещи — быть доброй, уважать и помогать другим. Но иногда мне кажется, что я это делаю не потому, что меня заботят другие люди... а потому что я хочу, чтобы они думали обо мне хорошо. Большинство в городе знает, кто мой дедушка и кем была моя мать, и вот люди смотрят на меня с эдаким ожиданием. Раздавит и уничтожит ли она свою жизнь, как сделала ее мать? Или добьется признания, как ее дед? В школе я не хотела быть заметной черной девчонкой. Мало разговаривала и закопалась в книги. Одевалась как можно лучше, чтобы люди не подумали, будто я не понимаю своего положения. Я хотела стать лучшей, чтобы дедушка мог мной гордиться. И все говорили бы обо мне хорошее. Посмотрите, как чудесно она исполняет Моцарта. Вы знали, что она выиграла соревнование по шахматам? О, она занимается волонтерством больше других. Она достойный человек... Чувствую себя мошенницей.

— Ты не такая, — ответил он, и я вспомнила, что сижу тут не одна, пока едва слышно озвучиваю свои мысли.

— Ты не должен...

— Я знаю плохих людей, и им плевать, насколько они притворяются. Плохие люди не беспокоятся, поступают ли они хорошо или нет. Им все равно. Тебе нет. Ты очень много думаешь о других, поэтому ты не плохой человек, Эстер Ноэль.

— Можешь сказать то же самое о себе?

Он снова взглянул на постер на стене. Ему не надо было долго раздумывать, потому что он уже утвердительно кивнул головой.

— Я хороший человек. Не лучший из достойных. Наверное, последний из достойных, но я хороший человек.

Я улыбнулась, вставая с места.

— Как хороший человек ты составишь мне компанию сегодня на празднике?

Он посмотрел на меня, как на сумасшедшую.

— Ни за что.

— Ты разве не говорил, что уже был там? Почему бы не остаться и не посмотреть салют?

— Ты только что...

— Использовала личные переживания, как шутку, чтобы заполучить тебя на празднике в честь дня города Либер Фоллс? Да. Да. Именно. Потому что я обманщица... до мозга костей.

Он прикрыл рот рукой и покачал головой, глядя на меня в недоумении.

— Малакай, я могу отстойно шутить целый день.

— Будет ли что-то отстойнее этого?

Я наклонила голову из стороны в сторону, притворяясь, что разминаю шею, а потом прочистила горло и запела «Bad Boys, bad boys, whatcha...» (Прим. пер.: Bad Boys — песня Боба Марли)

— Дай ей то, что она хочет, пока она не стала петь дальше, — сказал Малакаю Пит, когда подошел убрать тарелки с другого столика.

— Эй! И что это должно означать?

— Это значит, что ты отвратительная певица. Просто отвратительная, — бормотал Малакай, доставая бумажник и оставляя на столе несколько купюр... намного больше, чем требовалось.

— Ты ранил меня. Люди любят мой голос.

Все засмеялись, даже Милли. Я посмотрела на нее, притворяясь обиженной, а она опустила голову, будто пересчитывала чеки в руках.

— Видишь? — Малакай наклонился так близко, что я чуть подпрыгнула. Но он вроде бы не заметил, он смотрел на Милли и Пита. — Среди всех хороших людей они в первом ряду... они не хотят ранить твои чувства. С другой стороны, я в последнем ряду и чувствую, что должен сказать тебе — ты орешь, словно три кошки, брошенные в стиральную машину умирать.

— ХА! — Пит приложил кулак ко рту, весь затрясся, но не смог долго сдерживаться и разразился смехом.

— Пит... Пит... остановись... ха-ха! Бедные кошки, — захихикала Милли.

— Бедная я! — сказала я, отчего они засмеялись сильнее.

Пит, наконец, смог собраться и посмотрел на Малакая заслезившимися глазами.

— А почему три?

— У нее высота меняется... а-а-а... уо-о-о... иэ-э-э... Одному животному не под силу воспроизвести все три звука.

В этот момент Пит был готов сложиться пополам.

— Хорошо. Ладно. Смейтесь надо мной. Мне все равно. Я буду петь, когда захочу! — проворчала я, направляясь к стеклянной двери закусочной.