Малакай и я (ЛП) - [11]

— Ли-Мей.

— К тому же он не китаец.

— Что плохого в том, чтобы быть китайцем? — нахмурилась я.

— Ничего! Но это разозлит мою маму! И избавит меня от ее самодовольного взгляда, который не сошел бы с ее лица до конца ее дней, если бы я, наконец-то, вышла замуж за, цитирую: «Приятного китайского доктора или адвоката из хорошей семьи»...

— Так тебе нравится Малакай Лорд, потому что он идеальный способ позлить твою мать?

— Именно! С Малакаем я могу восстать против нее, а она не сможет отвергнуть его, потому что он ее спаситель!

— Ты ужасный человек.

— Ты понятия не имеешь, как мать может сводить тебя с ума... черт! Прости!

— Ничего.

Я рассмеялась, хотя это было не очень смешно. Но я не хотела, чтобы она чувствовала себя неловко, поэтому сменила тему.

— Мне нравится твой план. К тому же, это отличная история, Ли-Мей. Красивая женщина в поисках любви в современном мире. Мать, которая желает, чтобы эта любовь пришла из их корней. Мужчина, который спасает их обеих. Одной — жизнь, другой — сердце.

Я бы определенно прочитала такое.

МАЛАКАЙ

— Да, Альфред? — ответил я, положив телефон на кухонную столешницу из бронзового гранита, и взявшись за нож, чтобы открыть последнюю коробку.

— В обычной ситуации, я бы тебя послал, но... — Он закашлялся, и это не был обычный кашель, это был кашель, который заставлял людей съеживаться от его звука, потому что они понимали — это больно.

— Ах... черт бы побрал этот кашель! Прости, на чем я остановился?

Я положил нож и поднес телефон к уху, вместо того, чтобы говорить по громкой связи.

— То есть ты не собираешься меня дапошелтыслать?

— Ты же осознаешь, что нет такого выражения в общепринятом языке. Фактически, я не уверен, что такое слово вообще существует.

Мне многое нравилось в Альфреде Ноэле, и до этого момента я предполагал, что его непосредственность равномерно проявлялась во всех аспектах его жизни. Но сейчас я осознал, что он, как и все остальные, был достаточно уверен в себе, чтобы быть смелым и прямолинейным по отношению к другим, но недостаточно, чтобы быть честным с самим собой. Я не знал, как лучше высказать то, что мне хотелось, поэтому решил промолчать.

— Знаешь, оказывается, твое молчание может быть еще более раздражающим, чем твое обычное поведение.

Я ухмыльнулся и подошел к окну.

— Я наконец-то закончил переезд.

— Наконец-то? Ты уехал всего три дня назад. И я нанял грузчиков. Ты хоть что-нибудь распаковал?

— Я не инвалид, Альфред. Чтоб ты знал, я сам распаковал кофеварку.

Ну, в общем-то, я был в процессе ее распаковки, но ему не обязательно знать об этом. Я взглянул на зеленые деревья, которые окружали дом со всех сторон, и был несколько разочарован отсутствием других цветов, хотя фактически уже было начало осени.

— Из всех мест, почему именно Монтана?

— Это был последний штат, который пришел мне на ум, — сказал я ему. — А теперь, когда я знаю, кто она и где она... я свободен выбирать любой часовой пояс.

— Ты уверен, что Ли-Мей — это она?

— Да.

Мне не нужно было раздумывать об этом. Связь, которую я почувствовал, когда мы почти соприкоснулись, не оставляла сомнения. Это была она.

— Это имеет смысл... то, как мы встретились вновь. Невероятное стечение обстоятельств, которое могло бы стать отличным началом для нового романа, и я, в момент слабости...

— Человечности, — поправил он.

— Все же слабости.

Человечность, возможно, была причиной того, что мы совершали одни и те же ошибки снова и снова.

— Это жуткое клише — я спасаю мать женщины, которая не просто работает в издательстве, для которого я пишу, но, более того, работает в команде, которая занимается моими книгами и, таким образом, способна выяснить мое местоположение. И, возвращаясь к ее матери, мы по счастливой случайности сталкиваемся в дверях больницы, когда я спешу уйти, а она спешит войти... именно так начинаются трагедии.

— До тех пор, пока ты не решил уехать в Монтану?

Я кивнул, хоть он и не мог меня видеть.

— До тех пор, пока я стараюсь не влюбиться в нее вновь, и пусть горы, реки и леса между нами помогут мне в этом.

— Ты же в курсе, что в этом времени у людей есть самолеты?

Я закатил глаза, садясь в кремовое кресло.

— В обычной ситуации, я бы тебя...

— Не смешно.

И хотя его ответ был действительно забавным, я не мог больше откладывать этот разговор, щадя его.

— Сколько тебе осталось, Альфред?

Тишина.

— Я был доктором в четырех из множества моих прошлых жизней. Я знаю, что этот кашель — не просто кашель.

Он фыркнул.

— Четыре из тысячи — не самая лучшая статистика.

— Сказал человек с туберкулезом в эпоху современной медицины.

И снова тишина. Я не возражал против тишины. Вообще-то, тишина была для меня даже предпочтительнее, она означала, что я могу ждать, пока он не повесит трубку или не заговорит.

Он выбрал говорить.

— Они сказали, что он устойчив к антибиотикам, но не заразен. Тем не менее...

— Для мужчины твоего возраста это смертельно.

Он будто вздохнул с облегчением.

— Здешние врачи хотели попробовать все эти новые лекарства и что-то там еще. Часть меня говорила забыть об этом, я не собирался становиться подопытной морской свинкой. Но потом моя внучка... — Он весело рассмеялся, вспомнив ее. — Она пришла домой вся в слезах, и хотя я уже привык к такому, я все же уделил ей внимание и слушал, пока она жаловалась на героя книги, которую прочитала. Она поносила его последними словами. Утверждала, что он должен был бороться за жизнь ради любви и бла-бла-бла. А когда в конце своей напыщенной речи она обняла меня, я понял, что все-таки стану подопытной морской свинкой.