Макушка лета - [111]

Благодаря жару, который исходил от него, я ощутила свою глубокую остуду, да кабы одну — нынешнюю, вечернюю, а то ведь и ту, что накопилась в годы желанной неприкаянности, о которой подозревают лишь те люди, кто вкусил свободу никому не принадлежать.

Я выкрутилась из объятий Антона, хотя было во мне чувство, противившееся этому, и медленно поднялась на верх дороги. И плиты, и асфальт по-прежнему источали дневное тепло. Вид округи начал меняться, как бывает в любой местности с наступлением сумерек. Быстрая, стремнинная Белява, казалось, разглаживалась, замедляла течение, впадала в сон. Зато усиливались звуки. Хлобыстнет жерех хвостом по воде, и долго эхо колется о глинистые яры того берега.

ВОЗВРАЩЕНИЕ КАСЬЯНОВА

1

Я медленно привыкаю к новым местам. Чтобы вон та улица с осокорями над деревянным тротуаром, тот дом с верандой, витражно-красивой от разноцветного стекла, та облепиха, словно бы отороченная по веткам ягодами, стали для меня  р о д н ы м и, я должна видеть их много раз на ветру, под солнцем, обложным небом, в туманах, инее, росе. Наверно, в этом свойстве, которое я знаю не только за собой, содержится одна из разгадок того, как складывается человеческая привязанность к определенному, малому или огромному, пространству на земле, вырастающая до чувства Родины.

Медленно я привыкаю к новым местам, но покидаю их неохотно.

Я шла из гостиницы на завод.

Касьянов покамест в Москве, во всяком случае, вчера еще находился там. Если не разминемся в пути, я встречусь с ним в столице.

Накануне ни с кем с «Двигателя» не договаривалась о встрече. Я определила для себя то, чего требовало редакционное задание. Ергольский куда-то глухо-наглухо скрылся. Через Олю он обещал встретиться со мной и  о т к р ы т ь  в с е  к а р т ы, но своего обещания не выполнил, да и поздно: рядом день отлета.

Билет в кармане. Сжатый срок задания помешал  ч е р п а н у т ь  с п о л н а, и все-таки на прощание я опять бреду на завод, чтобы еще чуть-чуть обвеяться дыханием этой глубинки, куда мечтаю приехать надолго и куда, может статься, больше никогда не попаду.

2

В кабинете Касьянова двое: Виктор Васильевич Ситчиков и врач-социолог Довгушин, заведующий санитарно-гигиенической лабораторией. Ситчиков сидит в директорском кресле, склонясь, рядом стоит Довгушин. Оба смотрят на экран телевизора. Киваю и, обогнув стол, тоже смотрю на экран, где довольно ясно виден гигантский молот. Лучится огромная поковка. Кузнец бросает на нее опилки. Пар. Лоскуты огня. Кузнец дергает рукоятку. Доносится пронзительный удар, брызжут искры. Опять удар и порсканье искр. Молот бьет по изгибу поковки.

— Заметили? — спрашивает Довгушин Ситчикова.

— Заметил.

— Там это только ощущается, но не видишь. А телевизор обнаруживает.

— Понимаете, Инна Андреевна, — повернулся ко мне Ситчиков, — товарищ Довгушин...

— Бывала в кузнечном, видела Довгушина в работе. Великолепно он помогал кузнецам!

— Кроме шуток... Он выдвинул предположение, что момент удара — также и момент стресса. Причем стресса, вызываемого не столько звуком и сверхзвуком, сколько, условно говоря, волновыми тепловыделениями. Предположительно он включает в это понятие выделение сложной лучистой энергии. В частности, ему кажется, что молекулы раскаленной стали в момент удара выстреливаются из поковки и что этот кинетический залп ранит организм. Незримо, конечно.

Довгушин ухмыльнулся:

— Предположения дилетанта.

— Проверить их необходимо: область неизученных воздействий. Пригласим физиков. Возможно, сыщем промышленного врача, производившего исследования в этом направлении. Понимаете, товарищ корреспондент, вдруг да молекулы стали либо другие частицы вещества пронизывают робу кузнецов и наносят урон здоровью? Вскроется проницаемость робы — попросим ученых создать другую спецовку. Мне рассказывали... минерал, тип слюды — вермикулит, непроницаем, наподобие свинца, для радиоактивных ядер. Ядра, их осколки, вязнут в свинце, в вермикулите они запутываются, как пуля в перине. Сменить робу — не самое умное решение вопроса. Настала, по-моему, пора ввести дистанционное управление ковкой крупногабаритных деталей.

У моих двоюродных сестер в детстве обычно были синие глаза с голубоватым белком. Взрослея, они становились кареглазыми, а белок терял голубоватость. Виктор Ситчиков кареглазый, но белки у него голубоватые. Эта остаточная детскость сохранилась в ломких интонациях его голоса, в розовом цвете щек; чернота бритого подбородка сохраняет мягкость, не контрастирует с цветовым тоном всего лица. Юноша. Душевная чистота бережет чистоту облика. Чудно? Нет. Но непривычно видеть его в кресле директора. Кабы я не узнала из послания Касьянова о том, что Виктор обошел и объехал большое число известных ученых, сзывая их на собрание в защиту Байкала, и почти все они были на собрании, кабы я не вникала в социологическую службу на заводе, наверно, могла бы усомниться в серьезности того, что Касьянов на время командировки оставляет Ситчикова вместо себя. Виктор хорошо справляется с обязанностями директора, но, по его личному убеждению, он не производственник, не эксплуатационник.