Максимы и мысли. Характеры и анекдоты - [14]

У иных людей остроумие (инструмент, пригодный в любом деле)-это то лишь природный дар, который деспотически завладевает ими и е не подвластен ни их воле, ни разуму.

Мне хочется сказать о некоторых метафизиках то, что Скалигер * сказал- о басках: оГоворят, они понимают друг друга, но, по-моему, это сказк и .

Имеет ли право философ, обуреваемый тщеславием, презирать припридворнoго, обуреваемого корыстью? На мой взгляд, вся разница между ними в том, что один из них уносит луидоры, а другой уходит, вполне довольный тем, что слышал их звон. Намного ли выше Даламбер,* который из тщеславия угодничал перед Вольтером, любого из угодников Людовика XIV, добивавшихся пенсии или выгодного места?

Когда наделенный приятными свойствами человек из кожи вон лезет

из-за невысокой чести прийтись по вкусу людям, не входящим в число друзей (а к этому стремятся многие, особенно литераторы, ибо для них умение нравиться превратилось в ремесло), то ясно, что движет им этом либо корысть, либо тщеславие. Он выступает в роли не то куртизанки. не то кокетки или, если хотите, комедианта. Порядочен ли тот, кто старается быть приятным в кругу людей, которые по душе ему самому.

Кто-то сказал, что заимствовать у древних-значит заниматься пиратством в открытом море, а обкрадывать новейших авторов - значит промышлять карманным воровством на улицах.

Иной раз блестящие стихи слетают с пера человека отнюдь не блестящего; значит, он обладает тем, что мы называем талантом. Бывает и так: стоит блестящему человеку взяться за писание стихов, как мысли его теряют всякий блеск; это с несомненностью доказывает, что он лкшен поэтического дара.

Большинство произведений, написанных в наше время, наводит на мысль, что они были склеены за один день из книг, прочитанных накануне.

Хороший вкус, такт и воспитанность связаны между собой куда теснее, чем желательно считать литературной братии. Такт-это хороший вкус в поведении и манере держать себя, а воспитанность-хороший вкус в беседе и речах.

В оРиторикеп Аристотелям есть отличная мысль о том, что всякая метафора, основанная на аналогии, должна быть убедительной и в том случае, если ее перевернуть. Так, мы говорим, что старость - это зима жизни. Переверните метафору, сказав, что зима-это старость года, и она прозвучит столь же убедительно.

В литературе, как и в политике, стать великим или хотя бы произвести значительный переворот может лишь такой человек, который родился вовремя, то есть когда почва для него уже была подготовлена.

Вельможи и остроумцы - вот два сорта людей, которые тяготеют друг к другу и обладают немалым сходством: первые пускают немного больше ныли в глаза, вторые поднимают немного больше шуму, чем прочие смертные.

Литераторы любят тех, кого они развлекают, как путешественники тех, кого они приводят в изумление.

Что представляет собой литератор, не обладающий возвышенным характером, достойными друзьями и хотя бы небольшим достатком? Если этого последнего преимущества он лишен в такой степени, что не может пристойно существовать в кругу общества, к которому принадлежит по праву таланта, зачем тогда ему свет? Не единственный ли для него выход-замкнуться в уединении, где он сможет совершенствовать свою душу, свой характер, свой разум? Зачем ему терпеть иго общества, не получая взамен ни одного из тех преимуществ, которыми оно награждает своих сочленов, принадлежащих к другим слоям? Многие литераторы, принужденные принять этот выход, уже обрели счастье, которое прежде тщетно пытались отыскать. Они с полным основанием могут сказать, что получили все именно тогда, когда им во всем было отказано. Как часто приходится нам вспоминать слова Фемистокла: оУвы1 Мы погибли бы. если бы не погибли*п.

Прочитав какой-нибудь труд, отмеченный духом добродетели, люди нередко говорят: оЖаль, что автор не пожелал рассказать в своем сочинении о самом себе, лишив нас тем самым возможности проверить, действительно ли он таков, каким кажетсяп. Что греха таить-сочинители дали немало поводов для подобных рассуждений; однако я не раз убеждался, что читатели прибегают к таким рассуждениям лишь для того, чтобы им не пришлось восхищаться высокими истинами, запечатленными в писаниях порядочного человека.

Писатель, наделенный хорошим вкусом, являет собой в кругу нашей пресыщенной публики то же зрелище, что молодая женщина среди старых распутников.

Тот, кто слегка приобщился к философии, презрительно относится к знаниям, но тот, кто ею проникся, глубоко их уважает.

Поэт, да обычно и всякий литератор, редко когда наживается на своем труде; что же до публики, то ее отношение к автору можно определить

как нечто среднее между оБлагодарю вас)п и оПошел вон1п. Таким образом, ему остается одно: наслаждаться самим собою и каждой минутой своей жизни.

Молчание автора, сочинявшего прежде хорошие книги, внушает публике больше уважения, чем плодовитость сочинителя посредственных произведений; точно так же безмолвие человека, известного своим красноречием, действует куда сильнее, нежели болтовня заурядного говоруна.

Немало литературных произведений обязано своим успехом убожеству мыслей автора, ибо оно сродни убожеству мыслей публики.