Максим Перепелица - [4]

– Да не бейтесь! Голова колхоза заплатит, – и сам удивляюсь: при чем тут председатель колхоза?

– Ты брехать еще будешь? – опять замахивается коромыслом Явдоха. – Зачем голове цветы?!

– Артистам! – сболтнул я, соображая, как увернуться от второго удара. – Артисты в село приезжают.

И так обрадовался этой мысли. И уже смелее гляжу на Явдоху.

– Так пусть голова свои рвет, – бушует она. Но мне уже не страшно. Сейчас я ее взнуздаю.

– У него не хватило, – говорю. – Послал по селу искать. Ведь по двадцать копеек за каждый георгин будут платить. А вы еще деретесь! – и перехожу в решительное наступление. – Возьмите свои цветы! – отшвыриваю их ногой. – В другом месте найдем. А за оскорбление и по­бои перед судом ответите! Насидитесь в тюрьме.

Вижу, клюнуло. Явдоха в панике. А я сдвинул фуражку набок, руки в карманы и к плетню.

– Постой, Максим! – опомнилась Явдоха. – Ой, боже! Я ж тебя легонько!.. Постой!.. А много артистов приедет?

– Человек тридцать, – отвечаю ей и собираюсь пере­махнуть на улицу.

Но как тут перемахнешь? Чувствую, что поразил тетку Явдоху в самое сердце. Интересно, как она теперь будет вести себя?

– Тридцать?! – Явдоха всплеснула руками и даже присела. – У меня на всех хватит… Максим, хлопчик мои славный! Прости меня, дурную бабу! Не ходи больше никуда! Я пошутила.

Добрые шутки. Рука у меня огнем горит. Такой синячище выше локтя выскочил, что фуражкой его не за­кроешь. А Явдоха не отстает. До чего ж хитрая жинка! Подхватила с земли цветы, в один миг собрала их в букет и ко мне:

– Возьми, возьми, Максим!

Чего ж не взять, раз просит? Беру.

– Вот спасибо, вот спасибо! – благодарит меня Явдоха. – Здесь на пять рублей. Давай еще нарву.

– Хватит, не донесу. – И перебираюсь через пле­тень

Надо спешить. Если приду к липе, что над речкой, позже Маруси, – чуб оборвет мне моя милая. Но только вышел за поворот улицы, как тут новая история. У двора деда Мусия целое представление. Вначале я даже не понял, что случилось. Вижу, что собралось много народу, все смеются, а бабка Параска подступается к Мусию и кричит:

– Ах ты старый веник, кочерга блудливая! Как на­значили начальником над колхозной пасекой, так я уже не пара тебе стала?!

Я заметил, что в руках старой Параски тыква, и все понял. Интересно. Подхожу ближе, на людей осматри­ваюсь. Здесь и вездесущий Марко Муха – сельский поч­тарь, и Опанас Дацюк – самый рассудительный старик в селе и умеющий поддеть кого угодно словцом острым, как бритва; здесь же Микола Поцапай, Иван Твердохлеб, Серега (они сами получили по гарбузу и поэтому особенно довольны происходящим).

А бабка Параска не унимается.

– Внуков бы наших постыдился! – кричит она. – А ну сознавайся, к кому ходил?

У деда Мусия такой несчастный вид, что мне даже жалко его стало. Он опасливо отступает от бабки и молит ее:

– Парасю, опомнись!.. Это охальник какой то под­шутил…

– Не бреши! Сознавайся! – И бабка тычет в нос деда тыкву. На ней ясно нацарапано моей рукой «Парубку Мусию от (?)»

Трудно приходится деду. Надо знать бабку Параску, чтобы понять, как трудно. Слышал я однажды, как Па­раска у колодца доказывала соседкам, что есть люди, которые могут перенести все – голод, холод, пожар и любое другое несчастье. Только одного не могут перенести: назначения на должность начальника. Тогда, мол, такие люди начинают ведрами пить горилку и менять жен, как цыган коней… А тут как раз поручили деду Мусию заведо­вать колхозной пасекой – вроде в начальники он выбился. Вот и допрашивает его бабка с пристрастием.

– К кому?!

– Не ходил, побей меня гром, ни к кому не ходил! – оправдывается Мусий и обращается к Опанасу Дацюку: – Опанасэ, хоть ты ей скажи…

Опанас поглаживает рукой бороду и хитро улыбается.

– А чего? – вполне серьезно говорит он. – Любви все возрасты покорны.

Точно раскаленной солью плеснули в лицо бабке Па­раски. Ох, и заголосила ж она.

– Любви?! – кричит. – Тебя уже ноги не носят, а ты любви захотел?!

Меня все больше совесть начинает мучить. Ну, зачем я выставил деда Мусия на такое посмешище? А дед тоже хорош: не может ничего придумать, чтобы прервать эту комедию. Обращается к почтарю Мухе и чуть не плачет:

– Марко… ну, ты объясни…

Марко – известный мастер зубы скалить.

– Трудно, диду, объяснить, – смеется он. – А чего это вы на прошлой неделе ходили по огороду вдовы Наталки?

– Да то я порося искал! – взвыл Мусии не своим голосом. Но тут бабка Параска как из пушки стрельнула в него:

– Развод!..

Это слово, точно гром, поразило Мусия. Он как-то об­мяк и сделался еще более жалким. Что делать? Сейчас же при всех людях сознаюсь, что гарбузы на воротах – моих рук проделка. Да, но что скажут Микола Поцапай, Иван Твердохлеб, Серега? Они могут нечаянно на месте меня прикончить. А мне завтра в армию идти. И все же решился я. Уже рот раскрыл, чтобы слово сказать, да так и остался с раскрытым ртом. Дед Мусий вдруг… сознался, что он ви­новат:

– Парасю, смилуйся! Во всех грехах покаюсь тебе…

Бабка Параска ухватилась за голову. Она, видать, еще надеялась, что все это недоразумение, а теперь…

– А-а-а!… – заголосила она. – Нагрешил, теперь каяться!..

– Какой же это грех? – стонет Мусий. – На прошлой неделе стеклил окно в хате Варвары… Пригласила потом зайти в хату…