Макс - [18]

— В том-то и дело. Им это не нужно. Они в одиночку с миром не сражаются. О них люди заботятся.

— Я всегда буду о тебе заботиться. О тебе и обо всей остальной стае. Я все, что могу, для вас сделаю.

Глаза у Надж потеплели.

— Но ты и сама — только подросток. — Она затыкает за уши свои пушистые волосы. — Макс, я хочу остаться здесь.

Настало время проявить твердость.

— Надж, мы не можем здесь оставаться. — Я резко поднимаюсь на ноги. — Ты и сама это прекрасно знаешь. Нам пора улетать. Здесь, конечно, вполне сносно. Но с этим местом покончено. Пора отбросить пустые мечтания и вернуться к реальности нашей жизни. Какой бы паскудной она ни была.

— Как хочешь. Но я остаюсь.

Я что, ослышалась? Надж всегда была со мной заодно. У нее всегда был такой покладистый характер. Что с того, что она треплется без конца и любит шмотки и моду. Она всегда была моей Надж. Всегда веселая, никогда ни с кем не пререкается…

— Что-что? Повтори!

— Я хочу нормальной жизни. Я хочу быть как все. Я устала быть белой вороной. Устала вечно от кого-то бегать. Мне нужен дом. И я теперь знаю, как его найти.

Сердце у меня упало, и я с трудом выдавила из себя:

— Как?

Надж что-то промямлила. Ее лицо скрыли от меня упавшие ей на глаза волосы.

— Что-что? — переспрашиваю я.

— Дом есть, если нет крыльев… — выдохнула она.

На сей раз то, что она сказала, я услышала. Но сказанное ею до меня не доходит.

— Надж, но ты родилась с крыльями. Другой, бескрылой, Надж быть не может.

Она снова что-то мямлит. Что-то вроде:

— Значит, надо от них избавиться.

Она горько расплакалась. Снова сажусь с ней рядом и обнимаю. От ее слез рубашка у меня сразу промокла, а волосы щекочут мне лицо и приходится их тихонько сдувать. Ее слова так меня напугали, что я даже не сразу нашлась, что ей сказать.

— Надж, предположим, ты избавишься от своих крыльев, но ты все равно не перестанешь быть человеко-птицей. — Я в таких ситуациях совсем не сильна. Мне проще наподдать да наорать что-то вроде «кончай выкаблучиваться». Так что сами понимаете, чего мне этот разговор стоит. — Быть в стае — это больше, чем иметь крылья. Ты отличаешься от людей всем, каждой клеткой своих костей, каждой молекулой своей крови.

Она рыдает еще горше, и я стараюсь подсластить пилюлю:

— Я имею в виду — ты особенная. Все в тебе особенное. Ты чудеснее любого ребенка в мире. Даже тех, на кого тебе так хочется быть похожей. Посмотри, какая ты красивая, какая сильная. Ты уникальная. Откуда тем, у кого нет крыльев, взять твою силу, твой ум, твою целеустремленность? Помнишь того чувака на свалке, когда мы кабель сперли? Чья идея была запереть его во внедорожнике? Твоя!

Надж всхлипывает.

— А помнишь, когда Газзи только начал всех передразнивать и без остановки пугал нас полицейской сиреной? Кто заклеил ему во сне рот липкой лентой? Ты!

Она потерлась о мое мокрое от ее слез плечо.

— А «Волмарт» помнишь? Мы тогда пошли туда пару трусов стянуть, а продавец за нами погнался. Помнишь, как ты огнетушитель со стены сорвала и под ноги ему кинула? Он свалился как подкошенный, а мы унесли ноги. И все благодаря тебе.

Надж молчит, и я уже готова поздравить себя с успешным предотвращением опасности, как она говорит мне почти в самое ухо:

— Быть особенной и быть абсолютным чучелом и белой вороной — большая разница. Я изгой, и я остаюсь здесь.

19

— Представляешь, она сказала, что она белая ворона и полный изгой и что она остается здесь. Что бы я ей ни говорила, как бы я ее ни убеждала, она все равно хочет остаться.

В полной ночной тишине мой голос звучит неестественно громко, хотя самой мне кажется, что я говорю шепотом. Рядом со мной Клык привалился к огромному валуну, еще теплому от дневного солнца. После рыданий и моего полного фиаско в комнате Надж мы с Клыком улетели в пустыню, нашли там совершенно голое место, где любую опасность за сотню миль разглядишь.

Клык хмурится и озабоченно трет себе лоб.

— Ты помни: она еще ребенок. И сама не знает, что ей нужно.

— Зато я знаю, что нам пора отсюда сматываться. Что, если она и вправду с нами не полетит?

Луна освещает его профиль. Глаза у него такие же черные, как небо. И такие же глубокие.

— И ты что, хочешь сказать, что мы можем ее заставить?

От его «мы» мне становится легче. Но, честно говоря, сделать с ней мы ничего не можем.

— Даже если мы ее заставим, — соглашаюсь я с Клыком, — она только разозлится и нам этого не простит.

— Вот именно. Она не хочет быть с нами. И, значит, что мы ни делай, ничего хорошего из этого не выйдет. Каждый должен сам выбирать.

Я пристально вглядываюсь в его лицо, стараясь понять, о ком он говорит. О Надж или?..

— Это правда… — Я собираюсь добавить что-то важное про Надж, но тут же забываю что. — Ммм… она… — Я растеряла все слова, глядя на сосредоточенное, серьезное лицо Клыка.

Он наклоняется ближе ко мне. Когда он успел так вырасти? Четыре года назад он был тощей жердью. А теперь…

— Макс, я выбрал тебя, — мягко произносит он.

Его жесткая, мозолистая рука нежно берет меня за подбородок, и внезапно его рот покрывает мне губы. Мозг мой полностью отключается.

Мы пару раз целовались и раньше. Но теперь все по-другому. На сей раз я подавила желание сорваться с места и с криком дернуть от него подальше. Закрываю глаза и, невзирая на страх, обвиваю его руками. Потом мы каким-то образом заваливаемся на бок на прохладный песок. Я обнимаю его крепко-крепко. А он так же крепко меня целует. И мне очень, очень-очень хорошо. Стоило только забыть мой всегдашний ужас, как меня стремительно понесло в сладкую, мягкую пустоту, в которой ничего нет, кроме Клыка, где я ничего не слышу, кроме его дыхания. И в которой мне ничего больше не надо, только чтобы ЭТО продлилось подольше.