Макиавелли - [78]

Макиавелли все еще верил в могущество Франции, даже после того, как весной Людовик XII попытался отбить Милан, но 6 июня потерпел поражение в кровопролитной битве с войсками швейцарцев и миланцев при Новаре. К тому же французам еще предстояло отразить нападение англичан.

Однако самой серьезной угрозой Италии Никколо считал не османов (как утверждал Веттори), а швейцарцев: после Новары они формально контролировали герцогство Миланское, а сама битва доказала, что ранее французам удавалось побеждать лишь потому, что им противостояли наемные армии. Античная история показывала, что почти всегда побеждал тот, кто полагался на гражданское войско, а Ганнибал и Пирр, которым все же удавалось побеждать с наймитами благодаря своим способностям и характеру, лишь подтверждали правило.

Недальновидность Макиавелли легко критиковать задним числом, хотя верно и то, что он не принимал всерьез победы испанцев в Барлетте, Чериньоле и Гарильяно над армиями, состоявшими во многом из швейцарцев, которые в то время выступали именно в роли наемников под командованием французов. В силу того что Никколо не склонен был лгать себе, он не мог не задуматься над тем, почему непрофессиональная армия Флоренции потерпела в Прато столь сокрушительное поражение от наемников, которых он так презирал. Но подобных вопросов предпочитал себе не задавать, ибо ответы на них просто-напросто свели бы на нет его мировоззрение, зиждившееся на античных образцах, к тому же Макиавелли считал себя отцом ополчения и, подобно многим родителям, не замечал недостатков своего обожаемого дитяти.

После разгрома ополчения в Прато одержимость Никколо народной армией только возросла, и он был весьма озабочен намерениями новой власти распустить ополчение. На Совет Девяти уже соответствующим образом повлияли — командиров рот уволили, хотя само ополчение пребывало в подвешенном состоянии, пока правительство думало да гадало, как с ним поступить. Макиавелли, вероятно, знал, что в этом вопросе мог рассчитывать на поддержку Франческо. Где-то в сентябре — ноябре 1512 года Паоло Веттори направил Джованни де Медичи служебный доклад, в котором он (тогда еще кардинал), кроме прочего, поднимал вопрос о том, так уж необходимо нанимать профессиональную армию для обороны Флоренции и насколько выгодно сохранить ополчение в контадо и дистретто и при случае подавлять с его помощью восстания. Его брат Франческо соглашался с тем, что «войска… нужно держать наготове, а в городской страже необходимо поддерживать дисциплину». Вторя замечаниям кардинала, в 12–14-й главах «Государя» Макиавелли подчеркнет важность гражданской армии для безопасности правителя.

В действительности Медичи нуждались в ополчении, поскольку найм крупного войска лег бы на плечи Флоренции тяжелейшим финансовым бременем, что, вероятно, вызвало бы негодование тех, кому правители хотели угодить. Кроме того, обучение новобранцев могло хотя бы внешне подтвердить факт того, что Медичи не намерены упразднять свободные институты власти и править железной рукой. Приняв во внимание все эти соображения, власти решили в мае следующего года возродить пешее ополчение под юрисдикцией Комиссии Восьми по охране государства, заменившей Советы Девяти и Десяти. Еще год спустя будет введена совершенно новая и эффективная структура военного командования.

25 августа Макиавелли написал Веттори с просьбой переговорить с Джулиано де Медичи о судьбе Донато даль Корно, который уже не раз тщетно пытался попасть в список кандидатов на государственные должности. Вмешательство Джулиано потребовалось, поскольку выборщики были крайне «разборчивы» и, вероятно, отказали Донато из-за его приверженности однополой любви, равно как из-за недостаточно высокого положение в обществе, хоть он и считался влиятельной персоной. Никколо славился великодушием по отношению к друзьям, однако, помогая Донато сделать политическую карьеру, он, возможно, рассчитывал на то, что и его друг не останется в долгу и однажды, заняв место в высшем эшелоне власти, пособит и ему. На письме Макиавелли местом отправления значилась Флоренция, однако с апреля предыдущего года Никколо перебрался в свое имение Сант-Андреа в Перкуссине. Там он прожил до февраля следующего года, изредка наведываясь во Флоренцию по делам, а все остальное время проводя «в глуши, вдали от людей».

Однако все обстояло не совсем так. В частности, Макиавелли жил со своей семьей, верной женой и подраставшими детьми, переехавшими к нему весной. Кроме того, имение хотя и располагалось в сельской местности Тосканы, но и глушью отнюдь не было, в чем нас убеждает Никколо. Через Сант-Андреа пролегал тракт, соединявший Рим и Флоренцию, благодаря чему в поселении можно было без труда узнавать новости, так как на постоялом дворе непременно останавливались путники и, по признанию самого Макиавелли, рассказывали о происходящем в кругах власти. Более того, жизнь в деревне позволяла Никколо работать над сочинениями, отстранившись от политической суматохи столицы.

Свою жизнь в деревне он подробно опишет 10 декабря, отвечая на письмо Веттори, полученное в конце предыдущего месяца и повествующее о праздной жизни Франческо в Риме. «Я вижу, сколь спокойно и размеренно вы исполняете обязанности своей службы», — съязвит Макиавелли в первом абзаце, не в силах скрыть зависти: совсем недавно Веттори получил повышение и теперь общался с послами, обедал с кардиналами и позволял себе любовные похождения на стороне. Затем Никколо рассказывал о своем времяпрепровождении — об охоте на дроздов и других птиц. Он поведал о забавной перебранке с дровосеком и о том, как пообещал друзьям отдать несколько связок дров, но, поразмыслив, сказал им, что дров у него не осталось, «причем все огорчились, особенно Баттиста, который причислил это к прочим последствиям поражения в Прато».