Макей и его хлопцы - [12]

Потом сами же кличевские полицаи всюду рассказывали, что у Макея какое‑то новое оружие, что‑то вроде огнемёта, и вообще, мол, он — «рябый чёрт» и с ним просто никакого сладу нет.

Так что не успел Макей по–настоящему развернуться, как сами же враги, а ещё больше того народ наш, видевший в Макее своего защитника, начали сочинять о нём всевозможные истории, в которых часто быль переплеталась с небылицею.

IX

— Даша! — негромко позвал Макей свою сестру, отрываясь от стола, на котором лежала развёрнутая карта–километровка. — Вызови‑ка, родная, сюда командиров групп. Кликни заодно и Пархомца.

Даша вспыхнула при этом имени, потупилась и стала поспешно одеваться. Выходя, она услышала, как Макей сказал, обращаясь, видимо, к комиссару:

— Значит, решено?

Слов комиссара она не разобрала. Шагая по рыхлому снегу, она думала не о том, чем жили последнее время её суровый брат и комиссар, а о своём, о девичьем: «Какой всё‑таки хороший этот Пархомец». Сердце её билось радостно при одной мысли, что увидит его сейчас.

Вскоре в шалаш Макея явились командиры групп: Василий Ёрин, Михаил Бабин, Николай Бурак и Пархомец. При их появлении Макей отодвинул рукой разбросанные по столу бумаги, велел садиться. К столу подошёл Сырцов, кутаясь в белый шарф, который подарила ему Мария Степановна. Вид у него был нездоровый: лицо серое, глаза воспалённые. Он изредка покашливал, но старался держаться бодро. «Главное, —думал он, — не слечь». Больше всего на свете он теперь боялся слечь — это могло бы сорвать все их планы, продуманные с такой тщательностью, до мелочей.

Около двух часов в центральном шалаше шёл военный совет. План операции, предложенный Макеем на обсуждение командиров, был настолько необычен, и в то же время увлекателен, что первое время, после его прочтения, все молчали. Только самый молодой из них, Василий Ерин, сказал с восхищением:

— Вот это да!

Михаил Бабин почесал за ухом и счастливая улыбка озарила его широкое скуластое лицо. Пархомец, желая блеснуть некоторыми познаниями в военном деле, немного напыщенно и чуть витиевато стал говорить о партизанской войне вообще, адресуя свою речь, главным образом, Даше, которая не без волнения слушала оратора. В конце он сказал, что план операции, предложенный Макеем, «великолепен и вполне реален».

— Вот именно! Чего там, — ворчал Бурак, всем своим видом выражая нетерпение. Он только и ждал конца заседания, чтобы скорее приступить к делу. Когда же комиссар спросил его мнение, он сказал слишком кратко:

— Дело новое…

— Вот именно! — обрадовался Ерин, желая оправдать своё молчание. — Нас этому в военных щколах не учили.

Макей, выпустив изо рта клубы дыма, улыбнулся:

— Нас этому не учили в школах и это не делает чести школам, а нам не может служить оправданием. Жизнь многому научит! Моя бабка сказала бы нам: «Жизнь прожить — не поле перейти», потому что, де, «всякое бывает на веку, попадает и по спине, и по боку».

— А нам сейчас здорово попадает и по тому, и по другому месту, — сказал, улыбаясь и кутаясь в белый шарф, Сырцов. Все засмеялись.

Макей объявил совещание закрытым.

— Это всё, наверное, выдумки Макея, — одобрительно говорил Николай Бурак Ёрину и Пархомцу, направлявшимся в свои подразделения.

— Комиссар тоже не даёт маху: в рот палец не клади, — ответил Пархомец. Он всегда восхвалял Сырцова, которого хорошо знал ещё по армии.

— Откусит? — засмеялся Ёрин звонким мальчишеским смехом. Его смуглое лицо с черными бровями и весёлым открытым взглядом чёрных глаз разрумянилось и от холодного морозного воздуха, и от приятного волнения, вызванного предстоящей боевой операцией.

Возвратившись в свои шалаши, командиры групп отдали распоряжение готовиться в поход.

— Друзья! — провозгласил Михаил Бабин, бросая заснеженную шапку на топчан. — Готовься к бою! Собирайся! Живо!

Последние слова не имели почти никакого смысла и выкрикивались им лишь от полноты чувства. Партизаны и без того сразу же засуетились. Никто не знал, какое предстоит дело, но одно было для всех ясно — идём бить врага.

— Бить‑то бить, да чем? — вслух раздумывал Федя Демченко, критическим взглядом оценивая вооружение товарищей.

— А ты их, Федя, гармозой по башкам лупи, — посоветовал ему Коля Захаров, скаля зубы.

— У меня‑то хоть гармонь, а ты с чем?

— А во! Видал?

И Коля Захаров под хохот партизан потряс над головою топором, насаженным на длинное топорище.

— Пойдёмте, посмотрите, как рублю, — пригласил он друзей. Сопровождаемый весёлым говором, он вышел из шалаша и начал упражняться в предстоящей рубке, сваливая одну за другой молодые ёлки. Он вошел в азарт. Сбросил полушубок и, оставшись в одной рубахе, махал и махал тяжёлой секирой направо и налево. И было видно, как под полотняной рубахой, обтянувшей его широченную спину, двигались крутые узловатые мышцы.

— Чистый Микула Селянинович! — одобрительно говорили партизаны.

— Эх, силу якую дал бог, — с каким‑то сокрушённым изумлением заметил дед Петро, попыхивая трубкой.

— Это он тренируется в рубке полицайских голов, — сообщил Миценко проходившему мимо Макею.

— Это тебе, Захаров, не цирк, — сказал Макей, явно недовольный увиденным. Ему и в самом деле это показалось неуместной шуткой. Не понравилось, что Захаров паясничает, что серьёзное дело он превращает в цирковой номер.